Апология Колумба (сборник). Лев Триб

спел закончить два курса вечернего факультета. Но в принципе я был готов к армии, понимая, что у меня нет существенных причин избежать призыва. Коротая время в постели в ожидании рассвета, я отвлекал себя от неприятных мыслей тем, что пытался восстановить в своей памяти окончание сна, который прервался, как это обычно бывает, в самый кульминационный момент. Сам сон я помнил хорошо, поскольку видел его не в первый раз. Впервые он приснился мне в 1948 или в 1949 году, в самый разгар первой, после возрождения государства Израиля, арабо-израильской войны. В то время я учился, правильнее будет сказать мучился, в третьем или четвертом классе школы города Пушкина, пригороде Ленинграда, в котором оказался единственным мальчиком еврейского происхождения с выраженными семитскими чертами, достаточными для выражения всенародного негодования по поводу агрессивности израильских сионистов. Метафорически, я стал мишенью в образе козленка отпущения, поскольку до козла еще не дорос. Затравленный козленок, каковым я был, ровным счетом ничего не понимал: ни почему он сионист, никто они такие, и почему он должен убраться в свою Палестину. Требования или почти дружеские советы, валить в Палестину мне и всем жидам города Пушкина шли от чистых сердец моих ровесников и их родителей, но никто из них не сумел объяснить: где находится эта Палестина и, что я там забыл. Не смогли ничего толком сказать и взрослые. Тогда я жил с родителями и с маленькой сестренкой в одной из комнат, большой коммунальной квартиры, в которой примерно половина съемщиков были родители моих патриотичных одноклассников, вдохновлявших своих юных отроков-антисионистов. Другая половина съемщиков придерживались политики нейтралитета, предпочитая не участвовать в коммунальных разборках по бытовым и национальным вопросам. У многих даже доставало мужества отвечать на мои утренние приветствия и здороваться с моими родителями. У одного из них, дяди Феди, милиционера, я спросил – где находится Палестина и как до нее можно добраться, поездом или автобусом? Дядя Федя серьезно посмотрел на меня и спросил, – а разве твои родители не знают, как туда ехать? Я также серьезно ответил, – что нет, они не знают потому, что все равно они не поедут туда, так как не кому будет отвести на пастбище нашу корову, у которой скоро будет теленок. Дядя Федя кивнул головой и сказал: да, точно, я забыл, что у вас корова, а Палестина, точно не помню, но, если не вру, то она где-то в Африке, или в Египте, да и фиг с ней. Вообще-то он сказал другое слово, но я уже знал, что-то слово плохое и я никогда не должен его повторять. Потом я все же узнал, что Палестина находится на Ближнем Востоке и действительно не далеко от Африки и Египта, так что дядя Федя-милиционер, мог бы и не говорить того плохого слова. Узнал я, что там, когда-то очень давно жили евреи, а потом стали жить другие люди, которые теперь наши друзья. Теперь они воюют с нами, то есть не с нами, а с теми евреями, которые жили там до них. Еще мне объяснили, что те, кто требуют, чтобы евреи убирались в Палестину делают плохо нашим арабским друзьям, так как те совсем не хотят, чтобы евреи возвратились на землю, которую они привыкли считать своей. Вновь тот же сон повторился в разгар кульминационной деятельности сионистов, которых теперь стали называть «безродными космополитами». И снова, также, как четыре года назад, когда началась вредительская деятельность «безродных», мне никто не смог разъяснить, кто собственно такие эти космополиты и почему они безродные. Единственное объяснение, было мне дано все тем же дядей Федей-милиционером, который сказал коротко, но вразумительно: – космополиты, вы евреи. А почему мы безродные? Как почему, – возмутился дядя Федя, – вы же не уехали на свою родину в Палестину, а променяли ее на корову. Разве не так? Не скажу, что я был удовлетворен его ответом, но я был покорен его искренней убежденностью и даже, как мне показалось, его сочувствием то ли к моему слабоумию, то ли к моим глупым родителям, отдавшим предпочтение безродной корове, а не своей исторической родине. Как ни странно, более полные сведения я получил из политинформаций на школьных переменках и по дороге из школы к своему дому от бывших юных октябрят-антисионистов, ставших к этому времени юными борцами с «безродным космополитизмом». Они доходчиво, теоретически, изъясняясь на дворово-блатном жаргоне, и практически, что наиболее способствовало пониманию азов политграмотности, вдолбили в мою глупую, все еще козлиную голову, что все жиды (они же евреи), во главе с жидовскими врачами, внедрившихся в академики и в кремль, отравили всех военных, писателей и даже самого какого-то Жданова. Все мы (жиды) на самом деле и, это написано даже в газете – «международные еврейско-буржуазно-националистические террористы». Мы везде, и в Пушкине тоже, – шпионы, врачи – убийцы, проклятые сионисты и мы все скрываемся под масками и что-то еще, чего я уже не помню. Но то, что мое лицо на длительное время действительно стало похоже на уродливую маску, и эксклюзивный артефакт коллективного творчества юных борцов, всегда готовых на любое дело за Ленина и Сталина, – было излишне натуралистично, а потому и очевидно не только для меня. И наконец, чтобы закончить зарисовки словесного триптиха исторического фона на котором происходили события, запечатленные в том повторяющемся сне, я должен сказать, что и последний просмотр этого сна, с которого я начал этот рассказ, проходил по существу на том же фоне антисемитской агрессии, вызванной теми же источниками. В результате двух