Лучи уходят за горизонт. Кирилл Валерьевич Фокин

раза, пока следующего не вернут, не скинут сверху лестницы, и он не поползёт в свой угол, и они опять будут на него смотреть, но я не буду, я не буду смотреть, я никогда не смотрю…»

      Это было так. Двенадцатилетняя Элизабет никогда не смотрела на них: даже когда они требовали смотреть им в глаза, она всегда отказывалась и отворачивалась; даже ОН не мог заставить её посмотреть в глаза и каждый раз награждал её побоями и лишал еды, но она не сдавалась. Элизабет казалось, он ей гордится – среди всего выводка она одна была с норовом, она одна не выполняла всё, что они потребуют. Сперва это ему не нравилось, но потом он привык и стал представлять её с заметной радостью в голосе. Говорил что-то вроде: бейте её, сколько хотите, но она никогда не будет смотреть вам в глаза, если посмотрит, то верну вам деньги…

      Элизабет избивали, насиловали и издевались; это продолжалось уже третий год, день за днём, но она так и не посмотрела им в глаза. Никому, кроме НЕГО самого – и только в тот первый раз, когда полиция разнесла их небольшой городок, мать бросила маленькую Элизабет на произвол судьбы, и ей пришлось спасаться самой, и тогда она встретила его, вернее, это ОН её встретил, и посмотрел на неё, и подал ей руку, и отвёл её сюда… или нет, всё было не так. Они встретились в подземном переходе, и он только посмотрел на неё своими пурпурными глазами, и она послушно засеменила за ним, а он ни разу не оглянулся, и она сама пришла сюда…

      Нет. Всё было не так. И его глаза… они не были тогда пурпурными, она не разглядела цвет его глаз тогда, но у него были обычные глаза, не пурпурные… Пурпурными они стали потом, когда он приволок её сюда, к остальным детям, которых держал в заключении, когда принялся насиловать её здесь – не в этом вонючем подвале, конечно, а наверху, в одной из комнат своего дома – той самой, где с потолка свисали наручники, а в углу валялись иглы, кожаные ремни и плётки… Все эти инструменты были для его гостей – по крайней мере, Элизабет никогда не видела, чтобы он сам пользовался чем-то из своего арсенала. Когда он насиловал их – её, вернее, она могла говорить тогда только за себя – так вот, когда он насиловал её, то не делал ничего необычного… только надевал на глаза линзы… Элизабет хорошо знала, как они выглядят, две маленькие пурпурные влажные дольки, которые он бережно брал с подушечки и вставлял себе под веки, а потом надевал на себя пурпурный халат и клал её на пурпурный диван… Или нет, или диван был обычного цвета, и его халат – приятный на ощупь, гладкий халат – тоже был синим или фиолетовым, но Элизабет казалось, что он пурпурный, и с тех пор она знала, какого цвета её боль…

      По ночам ей снилось, что её спасают. Что её и остальных детей вытаскивают из этого подвала полицейские, передают её с рук на руки и смеются, показывая на лицо Элизабет, толстый слой грязи на котором не может скрыть светлую кожу и европеоидные черты, а потом по очереди просят повторить её имя, а потом из их рядов появляется Пурпурный Человек и велит Элизабет