Время-не-ждет. Джек Лондон

после двухмесячного путешествия по льду, покрыв в этот день семьдесят миль, он переплясал ничем не утомленного противника, и не кого-нибудь, а Бена Дэвиса.

      Харниш любил занимать первое место, и хотя в его тесном мирке таких мест было немного, он, где только возможно, добивался наипервейшего. Большой мир никогда не слыхал его имени, но здесь, на безмолвном необозримом Севере, среди белых индейцев и эскимосов, оно гремело от Берингова моря до перевала Чилкут, от верховьев самых отдаленных рек до мыса Барроу на краю тундры. Страсть к господству постоянно владела им, с кем бы он ни вступал в единоборство – со стихиями ли, с людьми, или со счастьем в азартной игре. Все казалось ему игрой, сама жизнь, все проявления ее. А он был игрок до мозга костей. Без азарта и риска он не мог бы жить. Правда, он не полностью уповал на слепое счастье, он помогал ему, пуская в ход и свой ум, и ловкость, и силу; но превыше всего он все-таки чтил всемогущее Счастье – своенравное божество, что так часто обращается против своих самых горячих поклонников, поражает мудрых и благодетельствует глупцам, – Счастье, которого от века ищут люди, мечтая подчинить его своей воле. Мечтал и он. В глубине его сознания неумолчно звучал искушающий голос самой жизни, настойчиво твердивший ему о своем могуществе, о том, что он может достигнуть большего, нежели другие, что ему суждено победить там, где они терпят поражение, преуспеть там, где их ждет гибель. То была самовлюбленная жизнь, гордая избытком здоровья и сил, отрицающая бренность и тление, опьяненная святой верой в себя, зачарованная своей дерзновенной мечтой.

      И неотступно, то неясным шепотом, то внятно и отчетливо, как звук трубы, этот голос внушал ему, что где-то, когда-то, как-то он настигнет Счастье, овладеет им, подчинит своей воле, наложит на него свою печать. Когда он играл в покер, голос сулил ему наивысшую карту; когда шел на разведку – золото под поверхностью или золото в недрах, но золото непременно. В самых страшных злоключениях – на льду, на воде, под угрозой голодной смерти – он чувствовал, что погибнуть могут только другие, а он восторжествует надо всем. Это была все та же извечная ложь, которой Жизнь обольщает самое себя, ибо верит в свое бессмертие и неуязвимость, в свое превосходство над другими жизнями, в свое неоспоримое право на победу.

      Харниш сделал несколько туров вальса, меняя направление, и, когда перестала кружиться голова, повел зрителей к стойке. Но этому все единодушно воспротивились. Никто больше не желал признавать его правило – «платит победитель!» Это наперекор и обычаям и здравому смыслу, и хотя свидетельствует о дружеских чувствах, но как раз во имя дружбы пора прекратить такое расточительство. По всей справедливости выпивку должен ставить Бен Дэвис, так вот пусть и поставит. Мало того, – все, что заказывает Харниш, должно бы оплачивать заведение, потому что, когда он кутит, салун торгует на славу. Все эти доводы весьма образно и, не стесняясь в выражениях, изложил Беттлз, за что и был награжден бурными аплодисментами.

      Харниш