Рождественская ночь. Рассказы и стихи для детей. Сборник

чиновники, которые в Крутогорске плодятся непомерно, считают непременною обязанностью купить на базаре ёлку и, украсив её незатейливыми сюрпризами домашнего приготовления, презентовать многочисленным Ванечкам, Машенькам, а иногда и просто Ванькам и Машкам.

      Иду я по улице и поневоле заглядываю в окна. Там целые выводки милых птенцов, думаю я, там любящая подруга жизни, там чадолюбивый отец, там так тепло и уютно… а я! Я один как перст в целом мире; нет у меня ни жены, ни детей, нет ни кола ни двора, некому ни приютить, ни приголубить меня, некому сказать мне «папасецка», некому назвать меня «брюханчиком»; в квартире моей холодно и неприветно. Гриша вечно сапоги чистит или папиросы набивает… Господи, как скучно!

      И я как-то инстинктивно останавливаюсь перед каменными хоромами одного крутогорского негоцианта, выписывающего себе «камзолы» от Руча. И тут тоже ёлка, отличающаяся от чиновничьих только тем, что богаче изукрашена и что по поводу её присутствует в доме многочисленное стечение как большого, так и малого люда. В пространной зале горит это милое дерево, которое так сладко заставляет биться маленькие сердца. Я застаю ещё ту минуту, когда дети чинно расхаживают по зале, только издалека посматривая на золотые яблоки и орехи, висящие в изобилии на всех ветвях, и нетерпеливо выжидая знака, по которому ёлка должна быть отдана им на разграбление. В боковой

      комнате присутствуют взрослые мужчины; несмотря на то что на соборной колокольне только что пробило шесть часов, круглый стол, стоящий перед диваном, ломится под тяжестью закусок и фиалов с водкой и тенерифом. В Крутогорске это называется «не терять золотых мгновений», и господа негоцианты действительно не теряют их, потому что я вижу их беспрерывно подступающими к круглому столу и, разумеется, не за тем, чтоб проводить время праздно. В зале владычествует хозяйка; в гостиной – хозяин. Я вижу его с улицы, подходящего даже к знакомому мне сидельцу, который скромно стоит у окна, заложивши руки назад и не осмеливаясь присесть при «хозявах». Хозяин, простирая длань по направлению к закуске, сначала словесно уговаривает его вкусить от плода хлебного, но сиделец, как видно, оказывает сопротивление, потому что негоциант берёт его за руку и силой подводит к столу.

      Но покуда я занимаюсь наблюдениями над взрослою компанией, рядом со мной незаметно становится другой наблюдатель, в лице маленького и шустрого мальчугана, который подскакивает с ноги на ногу в своем дублёном полушубке.

      – Чай, скоро и рушить начнут! – беззастенчиво обращается он ко мне.

      И снова начинает подплясывать на одном месте, изо всех своих детских сил похлопывая ручонками, закоченевшими на морозе.

      – Вона, вона! Ишь как Оську-ту задрали! – продолжает он как будто про себя.

      Я смотрю внимательнее в окно и вижу, что действительно какие-то два мальчика подрались и один из них, как должно полагать по его оскорблённому лицу, испускает пронзительнейшие стоны.

      – Ты знаешь этого мальчика? – спрашиваю я моего маленького товарища.

      – Это Оська рядский, – отвечает он мне, – ишь раззевался, смерд этакой! Я бы те не так ещё угостил!

      – А тот мальчик, который прибил Оську?

      – Это