Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера. Сборник

что они так дерзко порвут со священными ритуалами смерти), сказалось и что-то злое, вызывающее. Гробы как-то потеряли свой смысл «ларцов успокоения», символ примиряющего конца. Алый цвет сообщал им особую живучесть или гальванизованность. Красивая такая лодочка, двигавшаяся над массой обступавших ее рабочих, казалась каким-то «ведущим обездоленных куда-то на бой». Совершенный Брейгель! (особенно его «Триумф смерти») – вот что напоминало зрелище на Марсовом поле, когда таких гробов привалило с Выборгской стороны сразу 51, и они, согласно церемониалу, отделились от общего потока процессии и вступили в пустынную зону, окружающую места погребения. Казалось, что «злые гробы» спешат засесть в общую траншею, в которую их внедряют для воспитания и насаждения немилосердного народного гнева.

      <…>

      …Я поражен той стройностью, которую обнаружили неисчислимые полчища «пролетариата»! Выходит, что сила, достоинство, благородство – на их стороне, на стороне простых трудящихся людей. Буржуазия же, обозленная и напуганная, попряталась, насторожилась. Впрочем, это искус, и не совсем напрасный.

      Печальные и так дружно ступавшие сегодня люди представляют собой опаснейшие легионы для будущих «войн по существу». У буржуазии едва ли найдется достаточно сил, чтобы раздавить этих «врагов». Правда, буржуазия сейчас говорит немало слов о свободе, но, в сущности, «воевать за свободу» в буржуазном понимании – это значит помогать империализму (и тому же кайзеру), одолеть, обуздать, укротить грозную силу пробудившегося трудящегося люда. Подобного «перенесения фронта» не миновать. Что же касается того, как эта новая война кончится, то это никак предвидеть нельзя. Нельзя учесть и то, прочной ли окажется показавшаяся мне сегодня столь внушительной сила! Ей может и не хватить выдержки. И она может забрести в тупичок национализма в каком-либо новом «социал-пролетарском толковании слова». Странно, во всяком случае, что так мало лозунгов за мир! Все больше «Земля и Воля» или «8-часовой рабочий день». Иначе говоря, чисто насущные, материальные, «брюховые» требования!

      <…>

      6 апреля (24 марша). Пятница. <…>

      С Фоминым¹¹⁴ и Щуко в коляске бывшего придворного ведомства объехали театры, с тем чтобы проверить, как исполнены распоряжения о снятии эмблем царской власти и как они (эмблемы. – Ред.) сохраняются. В Мариинском их просто задрапировали, в Михайловском (по рассказу) бережно сняли; но хуже, как назло, обстоит с чудесными уборами Александринки. Орел с плафона арки просцениума кусками сбит и помят, содраны, заодно с орлами, разные веночки, львиные головки и шлемы с авансценных лож. Еще, к счастью нашему, оказался толковый вахтер, который (в ожидании лучших времен) все их сложил в кладовую.

      <…>

      Мне бы уехать! Ох, уехать куда-нибудь! <…> А с другой стороны, где, спрашивается, во всем мире есть теперь такое место, чтоб я мог жить без постоянного отвращения?! Да и отвращение-то носишь с собой благодаря тому, что в большинстве случаев отлично знаешь, что надо делать, но не обладаешь достаточным