Цементный сад. Иэн Макьюэн

возразил я.

      – Хотя бы секунду полежи спокойно, – повторила она, подчеркнув голосом слово «секунду», – мне нужно с тобой поговорить.

      Я лежу, глядя в потолок. Сердце у меня колотится как сумасшедшее, в глазах еще стоят картины из сна.

      – Посмотри на меня, – говорит она. – Я хочу взглянуть тебе в глаза.

      Я поворачиваюсь к ней. Обеспокоенным взглядом она ощупывает мое лицо, в ее зрачках я вижу собственное искаженное отражение.

      – Ты в последнее время в зеркало на себя смотрел? – спрашивает она.

      – Нет, – лгу я.

      – Знаешь, как у тебя зрачки расширены? – Я мотаю головой. – И мешки под глазами – даже сейчас, когда ты только что проснулся.

      Она замолчала. Снизу слышится звяканье ложек – остальные завтракают.

      – Знаешь, отчего все это?

      Я снова мотаю головой. Она делает паузу, словно собирается с духом, затем наклоняется ко мне и говорит:

      – Ты ведь понимаешь, о чем я?

      Сердце у меня колотится так, что стук отдается в ушах.

      – Не понимаю, – отвечаю я.

      – Мальчик мой, все ты понимаешь. Я же вижу, ты понял, о чем я говорю.

      Мне остается только смятенно молчать. Суровость ей совсем не идет: в ее голосе появляются неестественные, актерские интонации. Но видимо, иначе говорить на эту сложную тему она не может.

      – Не думай, что я не понимаю, что происходит. Ты сейчас растешь, становишься мужчиной, и я очень горжусь, что ты… есть вещи, о которых отец рассказал бы тебе, если бы он был жив… – Оба мы отводим глаза, зная, что это неправда. – Взрослеть нелегко. Но если ты будешь продолжать это делать, то нанесешь большой вред себе, своему растущему организму.

      – Вред? – эхом повторяю я.

      – Да. Ты только посмотри на себя, – продолжает она уже мягче. – По утрам еле-еле встаешь, весь день вялый, раздражительный, не моешься, не меняешь одежду, грубишь сестрам и мне. И мы оба знаем почему. Каждый раз, когда… – Тут она колеблется и снова устремляет взгляд на свои сложенные на коленях руки. – Каждый раз, когда ты… это делаешь, требуется две пинты крови, чтобы это восполнить. – И снова смотрит на меня смущенно и сердито.

      – Крови… – повторяю я.

      Она наклоняется и легко целует меня в щеку.

      – Ты ведь не против того, что я с тобой об этом поговорила?

      – Нет-нет, – отвечаю я.

      Она встает.

      – Когда-нибудь, когда тебе исполнится двадцать один год, ты вспомнишь этот разговор и будешь благодарен мне за то, что я тебе это сказала.

      Я киваю. С внезапной лаской она ерошит мне волосы и быстро выходит.

      Мы с сестрами больше не играли в постели Джули. Игры прекратились вскоре после смерти папы, но не его смерть была этому причиной – просто Сью начала стесняться. Может быть, узнала что-то в школе и начала стыдиться того, что мы с ней делали. Не знаю точно – мы никогда об этом не говорили. Да и Джули как-то отдалилась от нас. Она теперь красилась, у нее появились всевозможные секреты.