Вельяминовы. Время бури. Часть третья. Том третий. Нелли Шульман

Кольцо он бережет для графини Цецилии… – в «Орлином гнезде», в семейных апартаментах, Петр, иногда, просыпался ночью, от бешеного стука сердца. Неприятно скользила резиновая наволочка, отчетливо пахло гноем, из непромокаемого мешочка. По словам врачей, выделения, при волнении, становились более обильными. Петр и сам это заметил:

      – Особенно, когда я с Эммой… – он стоял на развилке, слушая тишину лифтовой шахты, – но, кажется, она привыкла… – жена только отворачивала голову, стараясь, чтобы капли гноя не попали ей на лицо:

      – Она всегда потом в ванную идет, – недовольно подумал Петр, – могла бы и полежать со мной. И все время молчит, а мужчине надо слышать похвалу… – он, впрочем, в себе не сомневался:

      – Я приеду, и Эмма мне скажет, что ждет ребенка, – уверенно улыбнулся он, – если бы мы еще спали в одной постели… – ссылаясь на то, что племянник еще малыш, Эмма надежно обосновалась в детской Адольфа. Ночью Петру туда хода не было. Из неуклюжего щенка, фила бразильеро вырос в спокойного зверя, размером со среднего теленка:

      – Это он с его светлостью, Эммой и Адольфом спокойный, – напомнил себе Петр, – у него клыки величиной в мою ладонь… – днем Аттила не обращал внимания на Петра Арсеньевича. Собака не отходила от малыша. Фила позволял мальчику кататься на себе верхом, Адольф засовывал ему ручку в пасть. Ребенок засыпал, удобно устроившись в лапах собаки. Пес и мальчик дремали на персидском ковре, у камина, серого, озерного гранита.

      Ночью Аттила ложился в коридоре, у двери детской.

      Один раз Петр попытался миновать собаку. Воронцов-Вельяминов передернулся, вспомнив белый блеск клыков, нехороший огонек в янтарных глазах пса. Аттила только приподнялся, вздыбив короткую шерсть на загривке. Собака рыкнула, Петр быстро отступил в конец коридора:

      – Ладно, пусть Эмма остается с малышом. В конце концов, я ее каждый вечер в наши комнаты увожу… – жена не целовала его и не желала спокойной ночи:

      – Она только иногда губу закусывает, но видно, что ей приятно… – довольно сказал себе Петр, – она сдержанная девушка, хорошего воспитания. Холланд ее соблазнил, обманул… – он, с облегчением, думал, что ребенок Холланда давно мертв. Эмма о пропавшем, новорожденном сыне не говорила.

      Пощупав полупустой мешочек, под воротником рубашки, Петр закурил:

      – И хорошо, что так. Она родит мне сына, и все забудет. Она станет отличной матерью… – Эмма возилась с племянником, обучая Адольфа чтению и музыке, и хлопотала по хозяйству.

      Петр, все равно, предпочел бы спать не один. Он видел темные, пристальные глаза бывшего начальника, Кукушка, наклонившись, приставляла к его виску ствол вальтера. Кузен, месье Драматург, усмехался:

      – Собаке, собачья смерть, мерзавец… – Петр просыпался от грохота выстрела. В темном углу спальни ему мерещился отсвет бронзовых волос:

      – Графиня Марта мертва, – успокаивал он себя, – она не придет мне