Светлый-пресветлый день. Рассказы и повести. Павел Кренев

вопросами. Дед Павлин на это неуместное встревание с важностью не реагирует, и мужик, зашиканный и затолканный локтями, умолкает.

      – Дак я гурю, Трофимовна, как так быват, в ерьманьску мог, а чичас сила не берет?

      – Эт он про бабку свою, Анисью, рассказывает, – предполагает кто-то.

      Разрождается чей-то хохоток.

      Дед же с недрогнувшей серьезностью беседует с Трофимовной.

      – Како дело, понимаешь, песни тады мог складывать, – для скромности уточняет он. – Ну не длинны, конешно, не народны, а припевки. Получалиси-сь, деинка! Нагольны грамоты за них получал.

      Тут уж мало кто выдерживает. Мужицкий хохот, бабий грай.

      – Ох, темнеченько-о! Тогды грамот-то не было…

      Все понимают, что дед начал очередную бухтину, но поддерживают ее все:

      – Дак спой, чего сочинил-то, спой давай, дедушко!

      Только тогда дед Павлин начинает улыбаться и приглаживает усы, словно раздвигает улыбку еще шире.

      – Ну-ко, Митроха, куды-т твою раскуды, где гармонь? Чичас вмажу!

      Гармонь у запасливого и расторопного Митрохи, продумавшего заранее сценарий госьбы, лежит в сенях, но он всплескивает руками – мол, вот, едрена корень, кабы знать е! – выбегает из избы на поиски, но возвращается быстро, чтобы не охладить в гостях тягу к песне.

      Дед Павлин обращается с гармонью небрежно, как бы нарочно мнет ее и треплет. Наверно, потому, чтобы гости не обращали особого внимания на игру, а играет он плохо. Старые согнутые пальцы неверно прыгают по ладам, путая их до неузнаваемости самой мелодии. Но небрежность с инструментом скрадывает этот, должно быть, серьезный недостаток, и гармонь выступает лишь как один из элементов оформления дедушкиного концерта, как неизбежный его атрибут.

      Вначале следует обычно неровный перебор с этакой залихватостью и претензией на удаль. Дедушко Павлин вытягивает шею и отворачивается от гармошки.

      – О-о-ох! Ух та-а!

      Вы припевочки мои, ой вы девочки мои!

      Ух та-а!

      Потом пойдут сами частушки. Одна, другая, третья. Дед и поет-то, наверно, плохо, но с таким немыслимым задором и расфуфыренностью, что бабы начинают сначала повизгивать, покрикивать: «Ох, тошнехонько!», потом пойдут в пляс. Мужики таращат глаза, покрякивают, довольные: «От дает Павлин Иванович», – но пока еще сидят. Дедушко в частушках умеет вставить к месту чье-нибудь имя. Изложенная в короткой песенке ситуация становится узнаваемой, и это добавляет веселья. Тематика чередующихся куплетов у деда тоже, видимо, продумана. В кульминации какого-нибудь частушечного сюжета, состоящего из четырех-пяти песенок, обязательно включается припевка с перчиком:

      – Мимо тешшиного дома

      Я без шуток не хожу…

      Но на «госьбах» такие штучки проходят на ура. Дед это понимает и под одобрительный хохот мужиков и визг пляшущих баб продолжает свое сольное выступление. Вот уже в круг вступили и самые труднозаводимые мужики. Наяривает