Жизнь и судьба. Василий Гроссман

положили перед ним нужную бумагу, едва заметно, удовлетворенно кивнул:

      – Ну что ж, оставьте паспорт, справки, через три дня в приемные часы получите документы в регистратуре.

      Голос его звучал по-обычному, но светлые глаза Гришина, показалось Жене, приветливо улыбнулись.

      Она шла к дому и думала, что Гришин оказался таким же человеком, как все, – смог сделать хорошее и улыбнулся. Он оказался не бессердечен – и ей стало неловко за все то плохое, что она думала о начальнике паспортного стола.

      Через три дня большая женская рука с черно-красными лакированными ногтями протянула ей из окошечка паспорт с аккуратно вложенными в него бумагами. Женя прочла четким почерком написанную резолюцию: «В прописке отказать, как не имеющей отношения к данной жилплощади».

      – Сукин сын, – громко сказала Женя и, не имея силы сдержаться, продолжала: – Издеватель, бездушный мучитель!

      Она говорила громко, потрясая в воздухе непрописанным паспортом, обращаясь к сидевшим в очереди людям, хотела их поддержки, но видела, как они отворачивались от нее. Дух бунтовщицы вспыхнул на миг в ней, дух отчаяния и бешенства. Вот так же кричали иногда обезумевшие от отчаяния женщины в очередях тридцать седьмого года, стоя за справками об осужденных без права переписки в полутемном приемном зале Бутырской тюрьмы, на Матросской Тишине в Сокольниках.

      Милиционер, стоявший в коридоре, взял Женю за локоть, стал толкать ее к двери.

      – Пустите меня, не трогайте! – и она вырвала руку, оттолкнула его от себя.

      – Гражданка, – сипло сказал он, – прекратите, не вынуждайте на десять лет!

      Ей показалось, что в глазах милиционера мелькнуло сочувственное, жалостливое выражение.

      Она быстро пошла к выходу. По улице, толкая ее, шли люди, все они были прописаны, имели прикрепленные к распределителям карточки…

      Ночью ей снился пожар, она наклонилась над лежащим раненым человеком, уткнувшимся лицом в землю, пыталась тащить его и понимала, хотя не видела его лица, что это Крымов.

      Она проснулась измученная, подавленная.

      «Хоть бы скорей он приехал», – думала она, одеваясь, бормотала:

      – Помоги мне, помоги мне.

      И ей страстно, до боли захотелось увидеть не Крымова, которого ночью спасала, а Новикова, таким, каким видела его летом в Сталинграде.

      Эта бесправная жизнь без прописки, без карточек, в вечном страхе перед дворником, управдомом, старшей по квартире Глафирой Дмитриевной была тяжела, невыносимо мучила. Женя пробиралась на кухню, когда все спали, а утром старалась умываться до того, как проснутся жильцы. А когда жильцы с ней заговаривали, голос у нее становился какой-то противно ласковый, не свой, как у баптистки.

      Днем Женя написала заявление об уходе со службы.

      Она слышала, что после отказа в паспортном отделе является участковый и берет подписку о выезде из Куйбышева в трехдневный срок. В тексте подписки говорилось: «Лица, виновные в нарушении паспортного режима, подлежат…».

      Женя не хотела «подлежать…». Она