Фрося. Вадим Климовский

заснёшь, дуреха…

      Парк остался позади. Борис приглядывался к ней, когда попадали в свет фонаря.

      – Ну, а щетка, мыло? Зубы почистить – а?

      – Это не додумала, верно. Да ничего – за неделю не сгниют! – Улыбнулась, обнажив крупные ровные зубы.

      Зашли в темный двор. Споткнулась, ухватила Бориса за рукав. Сразу же отпустила.

      – Ну вот, пришли. На пятый этаж.

      На третьем она сказала:

      – Кошками пахнет.

      – Здесь старуха живет. Восемь кошек у нее.

      – Одинокая?

      – Ну да – и восемь кошек.

      Вздохнула. И пока поднимались дальше, все оглядывалась на старухину дверь.

      Борис долго отпирал, никак не мог попасть ключом в скважину. Наконец, отпер – пнул ногой, распахнул узкую створку.

      – Прошу!

      Шагнула в темный коридор, остановилась, Борис остался на площадке.

      – Отдельная?

      – Да.

      – Сколько комнат?

      – Пять!

      – Ох!..

      – Если считать кухню, коридор, ванную и сортир.

      – Все равно – хорошо, – сказала она без улыбки.

      – Может, и мне разрешите войти?

      Шарахнулась в сторону – Борис вошел, щелкнул выключателем. При ярком свете увидел то же самое: широкий, вздернутый нос, скуластые щеки, большой бесцветный рот, синяки под глазами (вообще-то в глазах что-то есть… и огромные). Ресницы неестественно длинные, темные, как и брови, темней, чем волосы, открытый лоб – шар, и вся она – шар, эта блузка, эта юбка… ноги не разглядишь… Не видит, как он ее нахально разглядывает – пялится, не моргая, на пустой коридор. Нет, не совсем пустой…

      По облупленным доскам пола (от краски одни воспоминания) – обрывки бумаги, смятая газета, по стенке, на гвоздях – плащ, мохнатая куртка, кожаная фуражка, в углу – фанерный ящик под сдвинутой крышкой, на нем две щетки, сапожная и платяная, тюбик с черным гуталином, некогда белая пикейная кепочка. И зеркальце, прилеплено к стене изолентой – заглянула в него, провела по недлинно стриженным пепельно-серым волосам. Дохнула на зеркало и протерла ребром ладони.

      – Осторожно, отвалится.

      У зеркала не задержалась – уставилась на две пары тапочек. Ногой показала на те, что поменьше:

      – А это – чьи?

      – Для гостей. – Криво усмехнулся. Вот бы Наталья нагрянула – поди докажи ей… Нет, не любит Наталья к нему приходить, не любит… Захотелось пнуть тапочки в угол. Подвинул ногой: – Вот, наденьте. И хватит уже тут торчать, проходите!

      Сбросила туфли, на ходу разминая ноги, пошлепала к ближайшей двери.

      – Это кухня. Сюда. – Прошел вперед, зажег свет. Спросил равнодушно: – И зачем босиком? Грязно… – Стоял, ссутулясь, посреди комнаты, в куртке, воротник поднят, руки в карманах. – Вообще-то я иногда подметаю. Ладно, садитесь, отдыхайте.

      Долго примерялась к низкой покатой тахте – не удержалась, тяжело плюхнулась и, ойкнув, замерла: тахта гулко бухнула, с фанерным треском.

      Борис молча следил, ухмыльнулся.

      – Бутафорская. Не отшибла чего-нибудь?

      – Какая?

      – Не настоящая, для спектакля сделана. Фанера, тряпкой обтянута.