6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине. Б. В. Веверн

еще не обстрелянные, с благоговением слушают уже бывалых. Время от времени из толпы раздаются возгласы удивления или сочувствия, поднимается шум, смех. Веселые, довольные, возвращающиеся назад легко раненные так и сияют. На лицах их ясно написана радость, что так быстро и легко отделались, и рядом с ними – сосредоточенно-серьезные фигуры наших бородачей, внимательно, боясь пропустить хоть одно слово, слушают повествования этих новых бывалых счастливцев.

      Тут же, греясь на солнышке, прохаживается раненый командир батареи. На его лице тоже написано удовольствие: он выполнил свой долг и теперь пользуется законным отдыхом. Он ранен в плечо австрийской шрапнельной пулей.

      – Австрийцы стреляют хорошо. Мы понесли крупные потери. Необходимо, чтобы орудийная прислуга не забывала засыпать промежутки между нижним щитом орудия и землей. Это очень важно: из-под щитов бьют шрапнельные пули. У нас много ранений в ноги.

      – Ну, хорошо, может быть и так. На всякий случай будем помнить. Спасибо за совет.

      Лошади напоены. Эшелон отходит. В дверях санитарного вагона стоит сестра милосердия с Георгиевской медалью на груди и провожает нас глазами.

      – Возвращайтесь со славою, – говорит она нам на прощание.

      Поезд мчится дальше.

* * *

      На следующей остановке впервые видим пленных. Это австрийцы-поляки. Между ними – германский кавалерист. Пленных сейчас же обступают солдаты, суют им колбасу, хлеба, папиросы. Австрийцы, видимо, чувствуют себя неплохо и охотно вступают в разговор. Больше всего нас интересует их военная, невиданная еще нами форма, хотя мы сейчас же разочаровываемся: форма непрактична и некрасива. Их обмотки и ботинки вызывают у наших солдат целый поток острот:

      – Что, пан, у вашего Франца-Иосифа не хватает кожи на голенища солдатам?

      – Нет, братцы, это компрессы, чтобы, значит, не простужались, потому народ-то больно лядащий.

      – А зимой-то тоже в обмоточках и в штиблетах? Смотрите, паны, в штиблетах-то холодно будет – снегу понабьется.

      Немец не показывался, а все же интересно посмотреть и на него.

      – Эй, германишер! – крикнул в вагон офицер 5-й батареи М. А. Гофман.

      – Глейх! – Через минуту-две, на ходу застегивая пуговицы мундира, легким прыжком на платформу вскочил молодой германец и, увидев офицеров, вытянулся в струнку. Он сразу расположил к себе: чистенький, подтянутый, он готов сейчас же ответить на все вопросы.

      – Ты как попал в плен?

      – Взят во время фуражировки вашими казаками. Подо мной убили лошадь.

      – А императора своего любишь?

      Тут немец не выдержал: он поднял к небу глаза и с каким-то особенным восторженным чувством произнес:

      – О, кайзер!

      Какой контраст с австрийцами, растрепанными, в расстегнутых грязных мундирах. Сапоги нечищеные, сами они немытые, нечесаные. Когда мы подошли к ним, они даже не встали.

      – Я убил своего офицера, а сам сейчас же сдался в плен, – заявил один из них.

      Какая гадость. Пропала всякая охота