Вольтер. Джон Морлей

преимущества последней. Подушная подать, система раскладки и способ собирания ее были в действительности вопиющим злом во Франции. В Англии, как заметил Вольтер, крестьянин не трет своих ног деревянными башмаками, ест белый хлеб, прилично одет, не боится сберегать имущество или покрывать крышу своего дома черепицей из страха увеличить налог будущего года. Затем он вкладывает свой перст еще в одну из язв Франции, в сильной степени препятствующей развитию компактного и солидарного общества, когда он обращает внимание на громадное число фермеров в Англии, получающих пять или шесть сотен фунтов стерлингов годового дохода и не считающих для себя унизительным обрабатывать ту землю, которая дает им богатство и на которой они пользуются полной свободой[75]. Во Франции было не то. Самый серьезный современный исследователь положения французского общества в восемнадцатом столетии видит в стремлении каждого жителя этой страны, собравшего небольшой капитал, бросить деревню и купить место в городе – факт, который принес земледелию и торговле больший вред, чем даже сама подушная подать и ремесленные цехи[76].

      Вольтер поражен был и тем, что в Англии никто, будь он дворянин или духовная особа, не изъят от налога и что палата общин, выдающая дела о налогах, занимая второе по достоинству место после палаты лордов, в законодательном отношении стоит выше последней[77]. Проницательность, которой обладал Вольтер, дала ему возможность понять, какое громадное значение имеет сближение всех классов и сословий на почве самых обыденных занятий: он с удивлением вспоминает случаи, в которых младшие сыновья пэров обращались к торговым занятиям. «Каждый мот, приехавший в Париж из глуши какой-нибудь отдаленной провинции с деньгами в кармане и с фамилией, оканчивающейся на ас или ille, иначе не говорит, как «такой человек, как я» или «человек с моим положением»[78], и смотрит на всякого купца с высоты своего величия. Купец же, слыша, как часто о его профессии отзываются с презрением, краснеет по своей глупости за нее, а между тем еще неизвестно, кто более полезен государству: напудренный лорд, которому в точности известно время, когда король встает и когда он ложится спать, и который с величавым видом разыгрывает роль раба в передней министра, или же купец, который обогащает свою страну, рассылает инструкции из своей конторы в Сюрат или Каир и таким образом способствует благосостоянию всего земного шара»[79]. Понятно, какое бешенство вызвали эти сравнения, вынесенные Вольтером из его наблюдений над Англией, в сфере тех французов, которым пришлось при этом играть такую жалкую роль. Поэтому, ничего нет удивительного, что декретом парижского парламента (1734) «Письма об англичанах» были осуждены на публичное сожжение как произведение скандалезное и несогласное с благопристойностью и должным почтением к властям и начальствующим лицам.

      Мы, англичане, читая эти «Письма» Вольтера, поражаемся отсутствию

75

Lettres sur les Anglaise, ch. X; Oeuvres, XXXV, p. 81.

76

De Tocquille. Ancien Régime, liv. 11, ch. 9, p. 137.

77

Oeuvres, XXXV, p. 80.

78

Читавший «Задига» (Zadig) пусть вспомнит «homme comme moi» и его несчастное приключение в Вавилоне. Oeuvres, LIX, p. 153–9.

79

Lettres sur les Anglais, XI; Oeuvres, XXXV, p. 85.