Тайны Торнвуда. Анна Ромеро

останется одна. У меня нет тети Мораг, к которой можно обратиться, как это было у тебя. У меня никого не будет.

      Голова у меня закружилась от чересчур крепкого кофе и, может быть, совсем немного от внезапного укора совести, вызванного словами дочери. Вскоре после смерти Тони я разговаривала со школьным советником в старой школе Бронвен, и она сказала, что не исключены страхи, слезы, вспышки гнева и нетипичное поведение. Детская реакция на горе разнообразна и непредсказуема. Единственное лекарство – бесконечная поддержка и время.

      – О Брон, – мягко сказала я. – Никто не собирается умирать.

      Я подошла и вытерла большим пальцем пятно джема с ее подбородка, потом хотела обнять, но Бронвен увернулась и сбежала в гостиную. Повесив кофр на плечо, я последовала за дочерью, решив не давить на нее. Наоборот, я занялась сбором остального снаряжения: объективов, запасных карт памяти, тросика спуска затвора. Положила также ткань для протирки оптики, запасные батарейки. Потом посмотрела на свои часы, поискала глазами настенные, которые вроде бы, как мне помнилось, не распаковывала.

      – Малыш, сколько времени?

      Бронвен смешно поднесла руку к самому лицу и, прищурившись, посмотрела на свои часы.

      – Десять ноль пять. Утра.

      Я схватила одно яблоко из миски для себя, чтобы сжевать по дороге, другое – для Бронвен.

      – Идем, я не хочу опоздать в свой первый день.

      – Почему я не могу остаться здесь?

      – Просто потому.

      – Но я не хочу ждать в машине.

      Я ощутила раздражение.

      – Очень жаль.

      – Со мной все будет хорошо, мама. Я не открою дверь.

      Она стояла выпрямившись, руки в боки, что означало – она мобилизует силы для того, чтобы спорить.

      Я вздохнула. По опыту прошлого я знала, что если опоздаю на аэросъемку, то переволнуюсь. Если переволнуюсь, у меня будут дрожать руки. Если будут дрожать руки, снимки окажутся бесполезны. Хуже, я буду рассеянна и упущу все хорошие кадры. В самолете приходится шевелиться и быстро соображать. Ты превращаешься в камеру, отключаешься от всего, кроме образов, пролетающих перед объективом. Ты забываешь о своем теле из плоти и крови и настраиваешься на нюансы: форма, пространство, цвет и – что всего важнее – свет. Все зависит от точного определения момента, когда спустить затвор камеры.

      – Брон, нам надо идти.

      – Ты же сама сказала, что это ненадолго. Я прекрасно посижу здесь. Я могу почитать, подготовиться к школе, которая начинается на следующей неделе.

      – Ты знаешь, что я не люблю оставлять тебя одну. Это меня нервирует.

      – Мам, мне одиннадцать лет. Со мной все будет в порядке.

      Я колебалась. Искушение было велико. Так легче. А что лучше всего – давало возможность избежать ссоры. Я прикинула: поездка туда и обратно, полет плюс возня с заполнением бланков – я, вероятно, обернусь меньше чем за два часа.

      – Мам, ты как-то сказала, что ребенком кучу времени проводила одна.

      – Тогда жизнь была другая.

      Она состроила гримасу.

      – Так прямиком до