При дворе Тишайшего. Валериан Яковлевич Светлов

рассеянно спросил князь.

      – Не! – помотал головой Васька. – Тело мое бренное живо осталось, а душу мою…

      – Черт в ад сволок? – рассмеялся боярин. – Ты правду это, Васька, сказал: нет в тебе души, только богомерзкое тело и осталось… А вместо души – винный угар.

      Князь смеялся, глядя на Ваську, одетого в странную кацавейку-безрукавку, широкие красные шаровары и в кунью шапку, а Васька вертелся, кувыркался, подливал князю брагу и вино и метал злобные, сверкающие взоры на всю княжескую семью и на самого князя.

      – Князинька! – шепнул он незаметно на ухо Пронскому. – В корчме, у Севастьяна, для тебя припасена татарка… Хорошенькая! Как бес, вьется!

      – Приведи! Два червонца получишь.

      – Маловато! Севастьяну надо, почитай, вдвое дать.

      – Ну, ладно, получишь десять, ежели хороша.

      – А Марья глазастая удавилась! – вдруг громко выпалил шут и отскочил от князя на одной ноге, обутой в женский сапожок.

      – Какая Марья? – сквозь хмель спросил, вздрогнув от неожиданности, князь.

      – Та, что ты намеднись у князя Черкасского купил, та, что ты для девичьей взял… с черной косой!

      – А! – произнес князь и отвернулся к окну.

      И сквозь одолевавший его сон ему мелькнули бледное лицо с большими серыми глазами, черная, развившаяся коса, разметанная по белым плечам, и послышался низкий грудной голос, шепчущий ему: «Князь, не замай! Невеста я Прохора! Руки на себя наложу! Ей-ей, руки наложу!» Но не послушался князь, зверь в нем говорил, и, не любя, погубил он человеческую душу. И теперь он отвернулся от окна, где сквозь кисейные занавески на него глянуло заходящее зимнее солнышко, глянуло и, точно застыдившись такого злодея, сейчас же спряталось за тучку.

      – Дьявол! – крикнул он, стукнув чаркой по столу. – Ты что, вздумал шутки шутить со мной? Или жизнь недорога стала? Давай вина!

      Васька подскочил и долил чарку доверху.

      Вдруг пришел холоп с докладом, что князя зовут к боярину Черкасскому, которого ранили утром на улице; думали было, что он кончается, но боярин пришел к вечеру в себя и послал за князем Борисом Алексеевичем.

      – Есть лекарь у него? – спросил князь Пронский посланного. – Кто?

      – Царский лекарь Стефан Симон! – ответил посланный. – Боярин дюже мучился… теперь полегчало.

      – Кто же это его саданул?

      – Неведомо. Андрюшка-кучер сказывал, чужеземец какой-то: боярин-де в кулачный бой хотел вступить…

      – Чужеземец ранил? – спросил князь. – А ведомо кто?

      Холоп отрицательно покачал головой.

      – Хорошо, ступай, скажи боярину, скоро буду! – И, не поклонившись домочадцам, князь вышел в свои покои.

      XII

      Заговор

      В маленькой каморочке Ефрема было тихо; наступавшие сумерки чуть пробивались сквозь крошечное оконце и едва освещали сгорбленную фигуру старика над столом.

      – Ефрем! Ефрем! – окликнул его кто-то шепотом в щелку двери. – Ты здесь?

      – Здесь, что надоть? – слабым голосом ответил старик.

      – Обедать