При дворе Тишайшего. Валериан Яковлевич Светлов

царевне Елене Леонтьевне?..

      Анна Михайловна утвердительно кивнула головой. Пронский отошел от них и подошел к царевне Елене с поклоном.

      – Государыня царевна! – проговорил он, низко опуская голову. – Бью челом на добром угощении.

      Князь Леон по-грузински что-то шепнул царевне; она чуть вспыхнула и протянула князю кончики тоненьких пальчиков; он прикоснулся к ним, но сейчас же отошел и прислонился к стене, точно ноги не держали его. Он был бледнее обыкновенного, и на его лице лежали какая-то растерянность и печаль.

      Боярыня Хитрово из-под ресниц вбок взглянула на него и шумно стала звать царевен домой.

      Когда Анна Михайловна целовала бледные щеки царевны, то вдруг, к изумлению сестры, царевны Татьяны, и Елены Дмитриевны, проговорила:

      – А что ж, царевна, когда хочешь увидеть братца-царя?

      Царевна Елена смутилась.

      – Не когда я хочу, а когда он соизволит назначить явиться мне пред его очи! – ответила она трепещущим голосом. – Я-то уже больше двух лет этого хочу, – прибавила она с горечью.

      – Я скажу братцу… я попрошу! – смутившись, в свою очередь проговорила Анна Михайловна, встретившись с суровым взглядом Хитрово.

      – Просите боярыню, просите! – прошептал Пронский на ухо царевне Елене.

      Та посмотрела на него глазами раненой лани, которую насильно заставляют идти вперед, но Вахтанг Джавахов что-то повелительно сказал ей, на что она ответила ему одним словом и опустилась на тахту.

      Боярыня Хитрово уже медленно плыла к дверям, погладив по головке царевича Николая и многозначительно улыбнувшись князю Леону, который пошел провожать ее. Царевны шли сзади, посылая поцелуи царевичу и зовя его и царевну к себе в гости.

      Князь Пронский, как только боярыня Хитрово исчезла в дверях, подошел к Елене Леонтьевне и почтительно проговорил:

      – Не кручинься, царевна, дело уладится. Животы за тебя отдадим, а свидание с государем уладим.

      – Спасибо, князь! – проговорила оправившаяся царевна и подняла на князя взор.

      Пронский содрогнулся, точно его опалило огнем, и, поклонившись, поспешно вышел из комнаты.

      Скоро послышался за окнами лязг полозьев о снег, и сани с гостями отъехали.

      – Ужо зайдешь вечерком! – сказала боярыня Пронскому, отъезжая.

      При этом повелении лицо князя потемнело, но он безмолвно поклонился и отошел к своим саням.

      Когда боярыня с царевнами совсем исчезла из его глаз, князь еще раз посмотрел на окна, в надежде увидеть царевну, но на него оттуда глянули лишь робкие карие глаза маленькой грузинки; в них стояли тоскливый укор и надежда, что он ее заметит.

      Князь отвернулся с досадой и, нахлобучив соболью шапку на самые глаза, велел кучеру ехать домой.

      – Да скорей! Не зевай! – сердито сказал он.

      – Пьяных много, боярин! – заметил кучер, ослабляя вожжи, и пара кобыл в серых яблоках как стрела помчалась по пустынной Неглинке, разметывая копытами рыхлый белый снег. – Как бы беды не вышло на площади!

      – Знай дуй в мою голову! Дави!