Эшафот забвения. Виктория Платова

невнятный грохот – в середине девяностых киноиндустрия, а вместе с ней и «Мосфильм» развалились на куски. А после того, что произошло со мной, я была уверена, что никогда не окажусь в его стенах: прошлая жизнь отрезана навсегда.

      И вот теперь я возвращаюсь. Возвращаюсь в качестве случайной посетительницы, случайной спутницы случайного человека, для которой даже не заказан пропуск. А ведь я еще застала то время, когда пройти на «Мосфильм» было труднее, чем на военную базу ракет стратегического назначения.

      Никакого пропуска не понадобилось. Бубякин провел меня мимо утратившей бдительность вахтерши совершенно спокойно, небрежно ткнув ей в лицо свои собственные корочки. Толстая старая вахтерша с вековыми морщинами на лбу, помнившими, казалось, еще братьев Люмьер, даже не удосужилась взглянуть в них: много вас тут шляется, шушеры, каждому в рыло заглядывать – никакого здоровья не хватит.

      – Была здесь когда-нибудь? – спросил меня Бубякин. Это была его первая фраза за сегодняшнее утро.

      – Нет, – кротко ответила я и для убедительности покачала головой.

      – Теперь понятно, почему ты так рвалась сама картинки передать. Решила, так сказать, увидеть воочию жертвенный алтарь кинематографа. Типичный обывательский синдром. Будешь потом об этом историческом посещении рассказывать на ночь своим зассанным внукам. Вместо «Спокойной ночи, малыши». Внуки-то есть?

      Бубякин невинно посмотрел на меня, а я так же невинно посмотрела на него:

      – Нет.

      – А пора бы. Года, чай, немолодые…

      Он отрывался по полной программе, он хотел достать меня, уж очень не нравилась ему моя седина, мое лицо, вызывающе неухоженное. Я знала этот убийственный для женщин тип квелых сусликов: самка должна быть или красивой, или покончить с собой, нажравшись хозяйственных спичек.

      Не говоря ни слова, я остановилась и аккуратно положила планшет с картинами на бетонные плиты дорожки, ведущей к административному корпусу. Ничего не подозревающий Бубякин сделал еще несколько шагов, когда его окликнул мой тихий властный голос:

      – Подожди!

      – Ну, что еще? В зобу дыханье сперло от близости искусства? Давай шевели булками, а то опоздаем.

      – Повернись ко мне, падаль компьютерная!

      – Чего-чего?…

      Договорить он не успел. Он даже не успел сообразить, что произошло, когда оказался на бетоне с заломленной рукой и разбитым в кровь лицом. Теперь уже я отрывалась по полной программе. Отрывалась и не могла остановиться. Я метелила несчастного суслика с вполне профессиональной холодной яростью: именно так, как учил меня капитан Лапицкий. Именно так, как учил меня флегматичный инструктор Игнат. Я ничего, ничего не забыла, я Мамаем прошлась по всем болевым точкам бубякинского тела и остановилась только тогда, когда он перестал подавать признаки жизни.

      – Не подох? – наконец осведомилась я, дав Бубякину несколько минут на приход в куцее сознание.

      – Сука! Что же ты делаешь, сука… Я тебя… – невнятно просипел Бубякин,