Гайдзин. Джеймс Клавелл

мне нравится, но он такой скучный, такой нецивилизованный – я хочу сказать, неотесанный, больше ничего, – он ни разу не был в Париже и только и может говорить что про свою Шотландию, Струанов и Гонконг. Интересно, могла бы я настоять, если… – Она зачеркнула это и исправила на «когда мы поженимся»… Ее ручка замерла в нерешительности. – Мы с Малкольмом станем проводить по нескольку недель в Париже каждый год, и наши дети будут воспитываться там. Разумеется, в католической вере.

      Мы с Андре говорили об этом вчера, о том, что я католичка, – он очень добр и снимает с моей души все проблемы и тревоги, как это неизменно делает его музыка, – и о том, что миссис Струан кальвинистская протестантка и что мне следует говорить, если об этом зайдет речь. Мы тихо беседовали – о, я так рада, что он мой друг и предупредил меня об отце, – вдруг он приложил палец к губам, подошел к двери и распахнул ее. Эта старая ведьма А Ток, ама Малкольма, подслушивала и едва не ввалилась в комнату. Андре немного говорит на кантонском, и он отослал ее прочь.

      Когда позже днем я встретилась с Малкольмом, он долго и смиренно извинялся. Это пустяки, сказала я, дверь была не заперта, моя горничная, как и подобает, находилась в комнате вместе со мной, но если А Ток хочется шпионить за мной, пожалуйста, скажи ей, пусть постучится и входит. Признаюсь, я держалась несколько отчужденно и была холодна с Малкольмом, а он был готов буквально вывернуться наизнанку, чтобы угодить мне и успокоить, но именно такие чувства я сейчас испытываю, хотя, должна также признаться, и Андре советовал мне вести себя именно таким образом, пока о нашей помолвке не будет объявлено всем.

      Мне пришлось попросить Андре – боюсь, именно пришлось – ссудить меня деньгами. Я чувствовала себя ужасно. Впервые в жизни я вынуждена была обращаться к кому-то с такой просьбой, но мне отчаянно нужны хоть какие-то деньги. Он был очень любезен и согласился принести мне завтра двадцать луидоров под мою подпись, этого хватит на неделю или две, чтобы покрыть случайные расходы, – Малкольм как будто не замечает, что мне нужны деньги, а я не хотела просить у него…

      У меня действительно почти не прекращается головная боль, потому что я беспрестанно ищу какой-нибудь выход из всего этого кошмара. Нет никого, кому я могла бы полностью довериться, даже Андре, хотя пока что мне не в чем его упрекнуть. С Малкольмом каждый раз, когда начинаю свою заранее отрепетированную речь, я, еще и рта не открыв, уже знаю, что мои слова прозвучат вымученно, грубо и ужасно, поэтому замолкаю.

      «В чем дело, дорогая?» – спрашивает он.

      «Нет, ничего», – говорю я, а потом, когда оставлю его и запру свою дверь, я плачу и плачу в подушку. Мне кажется, я сойду с ума от горя – как мой отец мог так лгать, так обманывать меня, украсть мои деньги? И почему Малкольм не может дать мне кошелек, не дожидаясь, пока я попрошу его об этом, или не предложит мне какие-то деньги, чтобы я могла сначала притвориться, что отказываюсь, а потом с радостью принять их? Разве это не обязанность мужа