Отсутствие. Альфреда Могильная

утку! Он родился с зубами, что уже считалось дурным знаком, да к тому же с акульими зубами!..

      Тем самым я, Ларс Ренненкампф, безумно расстроил своих родителей, – я появился на этот свет уродом.

      До трёх лет я рос как и все дети. Ха, почти как все дети. Всем сообщили, что я умер, но меня держали взаперти. Я почти не общался с родителями. Лишь прислуга подносила мне еду.

      Когда мне было три года, у родителей появилась новая отрада – родилась дочь, а я перебрался в подвал.

      Тогда-то и начались самые лучшие времена в моей жизни. Обычный человек удивится и не поймет, как можно быть счастливым в таких условиях: кирпичные стены, сырость, гора старых тюфяков вместо мягкой перины, еда два раза в день под дверь, вместо одежды – обноски старшего брата… Ах, там было истинное сокровище, которое затмевало все! В подвале стоял старый письменный стол моего прадеда, вместе с ним разная каллиграфическая утварь, которая принадлежала ему же. Но это было не главным.

      Дом был пятиэтажным. На первом этаже были столовая, два просторных зала, где принимали гостей, и комната, куда приходили учителя заниматься с моими братьями и сестрами. Обычно такие комнаты размещали неподалеку от спален, но мне повезло! Эта комната была как раз надо мной.

      Поэтому каждый день я слушал, как они занимаются, учат языки, читают книги… Однажды я смог выбраться наверх, покуда никого небыло дома, и обнаружил, что в той комнате, по мимо письменного стола, стоят стеллажи с книгами. Их было очень много! Бесчисленное множество, как казалось мне тогда. С тех пор я тайком брал от туда книги и читал, после чего так же украдкой возвращал на место.

      Как было прекрасно тайком пробраться в ту комнату, открыть массивную дубовую дверь, и увидеть это чудное хранилище!.. Комната была продолговатой. Под окном стоял письменный стол, а вдоль стен стояли те самые стеллажи.

      Жизнь в заточении лишила меня свободы, но сколько дала взамен!.. Думая об этом, складываются строки:

      Стужа безмолвно сочится – я тону в себе лет сто.

      Сколько мостов с внешним миром судьбой соженно;

      Мой голос подражает хрипу перебитой птицы,

      Все надежды и мечты давно разбились на частицы.

      Могила – желанное мою место,

      Но как прекрасны те снежинки, танцующие вместе,

      Как восхитительна природа вокруг…

      Я умираю, или это всего лишь грусть?..

      Я ненавижу свой тошнотворнный запах, –

      Это зловоние страха, зов падших;

      Меня прокляли за то, какой я есть…

      Не раз я задумывался, что такое месть.

      Сырые стены, полчища книг,

      И темнота превращается в миг;

      Но почему так краток сюжет,

      А мои горесть и одиночество – нет?..

      Назови мне причину жить, чтобы я смог рассмеяться.

      Я попытаюсь сквозь горечь не разрыдаться,

      Я мог бы умереть как христианин, –

      Видел я много в библиотеке картин…

      Каждый день великолепен!

      Для переваривания сплетен

      О своем роде, о исчезнувшим ребенке

      С акульими зубами в пеленке.

      Я, Ларс Ренненкампф, жажду пролить свет,

      Раскрыть вековой секрет,

      За что я заживо погребен,

      Почему и по чьей вине оскорблен…

      Только все протекало несколько однообразно до определенного момента.

      Это был сочельник. Они уходят в церковь. Я дожидаюсь, покуда они уйдут. Начипурятся, переругаются, посуетятся… А потом хлопнет громко входная дверь, и тишина.

      Они, кажется, думали, что я настолько глуп, что не смогу догадаться открыть замочную скважину подвальной двери. Когда-то я нашел ключ здесь, в пыльных залежах. Этот ключ не от этой двери, но к ней он подходит.

      Мне осталось только подняться вверх по ветхим ступеням, и вуаля… Я наверху!

      И тогда мне пришла в голову идея – толкнуть тяжёлую входную дверь, предварительно отодвинув щеколду.

      О, да! Теперь я впервые в жизни на улице.

      Вечер. Монолитно с неба сыпется снег. Само небо было сизым, заляпанным облаками, в которых отражался нежный свет луны.

      Наш дом стоит в едином ряду с другими домами, построенными в баварском стиле. Они впечатляют своей красотой: белые, визуально разрезанные на несколько частей балками всевозможных оттенков коричневого. Дома эти стояли на центральной площади. И, конечно же, на площади, поскольку она была центральной, возвышалась церковь. Пусть она ничего чарующего из себя не представляла, но она создавала общую картину. Построена эта в стиле кирпичной готики. Она состояла из высокой башни с пикой, а к той будто примощено здание с такими же вытянутыми окнами наверху, как и на башне. Массивные двери, незамысловатые розы¹, лёгкий мрак…

      Церковь с совокупности с домами создавали весь образ площади, которая была вымощена мостовой.