Полет «Беркута». Геннадий Петрович Перминов

беззвучно хватая ртом воздух, впадая в стрессовое, коматозное состояние. Иногда он приходил в себя, но вместе с первыми проблесками сознания в памяти сразу всплывали скупые машинописные строки и знакомый голос кричал:

      – Кислород! Быстрее!

      А Прошка рвал на себе трубки, опутавшие его, сшибал капельницы и, сорвав кислородную маску, снова впадал в кому.

      Когда он очнулся, первое, что он увидел, были глаза медсестры, которая, плача, снимала с него кислородную маску:

      – Очнулся, миленький! Ну слава Богу! Ты полежи немного, я сейчас позвоню, и к тебе приедут! – она поправила подушки и торопливо побежала из палаты, но у двери остановилась и ещё раз оглянулась, словно не веря:

      – Надо ведь, целый год прошёл! Мы уж и не надеялись! Я сейчас! – и медсестра осторожно прикрыла дверь.

      «Год, – думал Прохор лёжа на подушках. – Значит, всё, что случилось с женой и дочерью, – правда?», – он рассматривал трещину на потолке, вдыхая полной грудью свежий весенний ветер, врывавшийся потоками из открытого окна, и ловя чуткими ноздрями аромат распускающейся сирени.

      Через пару минут послышался цокот каблучков, и в палату вбежала другая медсестра, помоложе первой и гораздо симпатичнее. Поставив на тумбочку вазу с фруктами, она принялась смахивать несуществующую пыль, бросая на Прохора кокетливые взгляды и поминутно поправляя непокорную чёлку, упрямо выскальзывавшую из-под накрахмаленной медицинской шапочки. Вскоре послышался шум шагов и небольшое помещение, где находился больной, заполнилось народом. Два врача, трое в штатском и уже подполковник Ивлев, с золотой звездой Героя на груди, который на правах старого знакомого дружески улыбнулся Прохору и крепко пожал ему руку. Один из штатских достал коробочку, другой вынул из папки лист бумаги и пафосно зачитал текст. Из всего прочитанного Прошка только понял, что его наградили орденом Боевого Красного знамени за успешно проведённую операцию. В глазах Прохора вспыхнула свеча падающего в пропасть вертолёта с десантниками, но он подавил в себе клокочущую ярость и прохрипел, пытаясь подняться:

      – Служу… Советскому… Союзу!

      Все начали поздравлять его, а он испытывая мучительный стыд перед погибшими ребятами, продолжал хрипеть:

      – Домой бы мне, к ребёнку, к жене съездить, – и в палате сразу наступила мёртвая тишина, прерываемая всхлипываниями симпатичной медсестры. Один из штатских сурово поджал губы и произнёс, глядя почему-то в сторону:

      – Этот вопрос решайте с подполковником Ивлевым, – и, неловко попрощавшись, все вышли.

      А дальше, через месяц, долгожданная поездка домой, с приставленным к нему подполковником сопровождающим, абсолютно лысым, двухметровым детиной. Когда они пришли на городское кладбище, молчаливый охранник тактично отошёл в сторону, оставив Прохора одного. Он сидел за аккуратной оградкой, не сводя глаз с ужасных цифр, – дат рождения и гибели дочери. И пил из горлышка вонючую водку, а когда на выходе из кладбища его встретил