Ватага (сборник). Вячеслав Шишков

отчаянный

      Задо-о-рный!..

      Да, э-е-е-ей, дуби-и-нушка, ухнем…

      Да, э-е…

      – А ну! – Зыков соскочил на землю и впрягся в аркан.

      Все надулись, сразу запахло редькой, и пушка, злобно ощерив рот, ходом поползла наверх.

      – Миклухин! – крикнул Зыков. – Орудуй… Ты бомбардиром был. Греми раз двадцать… Надобно на людишек трепет навести. А где ж красные правители? Большевики?

      – В тюрьме… А главные перебиты были. Кой-кто остался.

      – Всех на свободу.

      – И жуликов?

      – Всех. Моим именем. Большевики пусть спокойно по домам идут. Когда надо, покличу. Да пускай смирно сидят, а то… – он ткнул кулаком в грудь и гордо крикнул: – Я здесь власть! – Лицо его было сурово. – Эй, Гусак! Объяви нашим, чтоб разъезжались по домам. Чинно-благородно чтоб… моим приказом, строгим. Обид никаких. А то башки, как кочни, полетят! Гулять же будем по окончании делов. Срамных! Указывай фатеру.

      Глава VII

      Луна разогнала все тучи. От звездного неба шел голубоватый зыбкий свет.

      Деревянный двухэтажный дом купца Шитикова, с колоннами и резьбой, выходил на соборную площадь. Стекла отливали голубым блеском, как на солнце темно-синий шелк. Внутри одинокий пугливо светился огонек. У ворот, по углам и во дворе стояли вооруженные партизаны.

      – Двери, – сказал Зыков, влезая на крыльцо.

      Сверкнула сталь двух грузных ломов, дерево затрещало, и Зыков с рыжим поднялись наверх.

      Зыков двинул плечом запертую дверь, и оба пошли в заднюю комнату на огонек. Их шаги в пимах были тяжелы и мягки. В спальне горела лампа, у образов две лампадки. Хозяин и хозяйка стояли под лампадками, лицом к дверям, умоляюще скрестив на груди руки. Страх перекосил, исковеркал их лица.

      – Здорово, ваше почтение, – прохрипел Срамных. – Давай деньги!.. Три тыщи! Видишь, сдержал слово, самолично Зыкова привел. Вот он, он! Давай деньги! – и захохотал. Хохот был хищный, злорадный. У хозяев остановилось сердце, враз похолодела кровь.

      – Все возьмите… Батюшки мои, отцы родные… – и оба повалились на колени.

      – Богачество можешь оставить при себе, – сквозь зубы сказал Зыков, горой шагая на них. В глазах Зыкова Шитиков мгновенно увидел свою смерть. Кособоко откачнулся и, прикрыв голый, как яйцо, череп ладонями, пронзительно завизжал. Зыков резко два раза взмахнул чугунным безменом, и все смолкло.

      – Приплод есть? – спросил Зыков.

      – Нету. Бездетные они. – Все лицо и глаза Срамных были в слюнявой и подлой улыбке.

      – А там кто охает? – Зыков пошел с лампой в соседнюю комнату.

      – А это ейная мать, больная…

      – Выбросить в окно. С кроватью вместе.

      Рыжий с двумя партизанами подняли кровать:

      – Побеспокоить, бабушка, придется.

      Старуха онемела: ворочала глазами и, как рыба, открывала ввалившийся рот. Поднесли к венецианскому окну и раскачали. Вместе с двойной рамой все кувырнулось на мороз.

      Выбросили и те два трупа.

      – Эх, дураки… Холоду напустили, – сказал Зыков.

      – Законопатить