Собрание сочинений. 2 том. Николай Ольков

остаться в палате до утра. Про жену сказал, что с сердцем плохо, спит после капельниц. Ганю тоже скоро свернуло снотворное.

      Утром все открылось. Ганя почернел, попрощаться с Галей, которую отправляли в область, его не пустили, Гурушкин увез его в деревню. В доме уже собралась вся родня. Говорили в полголоса. Тетки собрали одежду и поехали снаряжать парня.

      Сема стоял в сторонке, всем кивал, в разговоры не ввязывался.

      К обеду привезли Ромку. Лежал в гробу, будто шутки шутил, того и смотри – улыбнется. Ганя сел на табуретку у изголовья и не поднимался до вечера, все смотрел на сына. Гурушкин не мог вынести этого молчаливого взгляда, пытался заговорить с товарищем, но Ганя молча отводил его рукой.

      На кладбище, когда уже собирались объявить прощание, в похоронной тишине неожиданно заговорил Гурушкин. Голос его, обычно ровный и спокойный, был звонким и надрывным:

      – Этот наш парень убит не только подонками, которые дали ему яд, он убит государством, которое отвернулось от своего народа, убит властью, которая никак не может насладиться возможностью порулить страной. Мы уже знаем людей, которые руководят наркотиками в наших краях, и я клянусь, что мы выведем их на чистую воду. Перед памятью Романа клянусь, что так и будет.

      Сема тоже бросил три горсточки мерзлой глины на красную крышку гроба. Дарья прошла следом за ним, отошла в сторону, знаками позвала Семена.

      – Ты бы передал Григорию Яковлевичу, что две машины чужих, иномарочных, подъезжали к конторе.

      – Что за личности?

      – Не наши. Да и, похоже, не из района.

      – Передам.

      – Горячий обед в столовой будет, знаешь?

      – Теперь знаю.

      – Сходишь?

      – Воздержусь. Я этого парня и так никогда не забуду помянуть, а панафиду хлебать, шутки в сторону, не время.

      И он пошел в сторону деревни.

      Вечером постучал в калитку к Славке Пальянову, тот вышел, на ходу запахивая полушубок.

      – Дед Сема, тебе чего не спится?

      – Успеем, Вячеслав, ты мне вот что скажи: людей тех, в лесу, ты в лицо узнавать можешь?

      – Не знаю, разве что двоих.

      – Ты завтра ребят опроси, с которыми бандитов ловили, чего они успели заметить?

      – Дед Сема, ты в следствие подался, что ли?

      Сема возмутился:

      – А ты как хотел? Чтобы наших парней вот так запросто мерзлой землицей зарывали, чтобы всяк мог тебя по шее прикладом двинуть? Надо всем собраться и писать в прокуратуру, прокурор-то – э-э-э, брат, это тебе не секретарь райкома, он стакан чаю предлагать не будет, сразу деляну отведет на Северном Урале!

      – Дед, а ты, однако, там бывал?

      – Не лезь на зло, а бумагу такую писать надо, и прежде показать ее Григорию Яковлевичу. А я теперь же к нему.

      Гурушкин вышел на ярко освещенное крыльцо, увидел за калиткой Сему, спустился, открыл засов.

      – Ты почему не спишь?

      – Какой сон, Гриша, ты знаешь, что на двух машинах приезжали, черных и красивых, пока мы Ромку хоронили? Не знаешь! А я