Гибель красных Моисеев. Начало террора. 1918 год. Николай Коняев

немедленно, с первым же поездом уехал обратно, ибо в таком случае нет никакой возможности заключить мир. Господин Иоффе смотрел на меня удивленно своими мягкими глазами. Он помолчал немного и затем сказал навсегда оставшимся у меня в памяти дружественным, я бы сказал, почти просящим тоном: я все же надеюсь, что нам удастся и у вас устроить революцию… (Здесь и далее выделено нами. – Н.К.)

      Удивительные люди эти большевики. Они говорят о свободе и примирении народов, о мире и согласии, и вместе с тем они являются жесточайшими тиранами, которых только знала история, – они просто искореняют буржуазию, и их аргументами являются пулеметы и виселицы. Сегодняшний разговор с Иоффе доказал мне, что эти люди бесчестны и в лживости своей превосходят все, в чем обвиняют цеховых дипломатов, ибо так подавлять буржуазию и одновременно с этим говорить об осчастливливающей мир свободе – это ложь»[36].

      Фон Кюльмана и генерала Гофмана страдания русской буржуазии интересовали не так сильно.

      Немцев вполне устраивало, что Российская империя разваливается, и только одно смущало их, почему советские делегаты так легко готовы пожертвовать своими государственными интересами, в обмен на декларативные, ничего не значащие заявления. Немцы не могли представить себе, что можно так бескорыстно ненавидеть свою Родину, как ее ненавидели русские большевики, и, не понимая, опасались какого-то маневра с их стороны, смысла которого они не могли постигнуть.

      Кроме того, они опасались, что подобное соглашение вызовет взрыв патриотического негодования в Учредительном собрании, и в результате договор будет отвергнут, и война на Восточном фронте вспыхнет с новой силой, как раз в тот момент, когда Германии необходимо сконцентрировать свои силы на Западном фронте.

      Так и получалось, что и в вопросе роспуска Учредительного собрания интересы большевиков совпали с интересами германского командования.

      Впрочем, не будем забегать вперед…

2

      Самое удивительное в революциях не то, что они происходят, а то, что, когда революции происходят, подавляющая масса населения продолжает думать, будто ничего не случилось, а то, что случилось, как-нибудь вернется на круги своя.

      Мы уже говорили, что Октябрьский переворот отчасти потому и удался, потому и не встретил никакого сопротивления, что был нужен не только большевикам, рвавшимся к власти, но и их политическим оппонентам, запутавшимся в интригах своей антирусской политики.

      Вот два письма, разысканные мною в архиве Санкт-Петербургской ФСК, которые вполне могут претендовать на роль своеобразных памятников русской общественной мысли, – так великолепно обрисовывают они героев Февраля, тех самых политиков, которые практически добровольно уступили в Октябре власть большевикам…

      Под первым письмом стоит имя Павла Николаевича Милюкова.

      «В ответ на поставленный Вами вопрос, как я смотрю теперь на совершенный

36

Чернин Оттокар. Брест-Литовск. Из мемуаров // Архив Русской Революции, издаваемый И.В. Гессеном Берлин, 1922. T. 2. Цит. по изд.: М.: Современник, 1991. Т. 2. С. 136–137.