Нет кузнечика в траве. Елена Михалкова

повторять, какая у мамы с папой идиллия. А эти двое сидят, лыбятся, типа счастливые…

      Белка с силой сшибает палкой ранний подсолнух.

      – Оль, а может, и правда счастливые? – осторожно спрашивает Димка. – Я слышал, у мужа с женой бывает такое. Вроде как сильно поссориться, чтобы потом… ээээ…

      – …примирение было ярче, – мрачно говорит Белка.

      – О, точно! Примирение!

      Они выходят на край поля. Отсюда уже видны две полусферы, похожие на шляпки гигантских поганок.

      – Ну, может, – нехотя соглашается Белка. – Не знаю… Жалко мне ее, аж сердце дерет. Будто скипидаром плеснули.

      – А говорила – ненавидишь…

      Девочка обреченно машет рукой и надолго замолкает.

      Они идут через поле. Земля пружинит под ногами. Мелкие птицы вспархивают из травы и потом долго кружат в умытом небе.

      – А отца? – спрашивает Димка.

      – Что отца?

      – Ну, мать тебе жалко. А с отцом что?

      Родители Синекольского приезжают раз в год, и две недели Димка купается в коротком горячем счастье. Он смутно помнит те времена, когда они жили вместе. Никто никого не бил. Только бабка ходила с протухшим лицом, но Синекольский уверен, что она и родилась с таким, и к райским воротам подойдет с этим же выражением, принюхиваясь, чем воняет от облака. Ее, конечно, возьмут в рай, думает Димка. Бабка безгрешна, как гладильная доска.

      Оля смотрит на друга. Проводит рукой по коротким прядям. И тут до Синекольского внезапно доходит, отчего она обстригла волосы.

      – Теперь не ухватишь, – говорит девочка и улыбается. Это, наверное, худшая улыбка из всех, которые Димка видел за свою жизнь.

      В десяти шагах вырастает покосившаяся ограда из металлической сетки. Ее давно обглодала ржавчина. Влево и вправо, насколько хватает взгляда, уходит длинный ряд столбов.

      – Пришли…

      Они пролезают в ближайшую дыру, стараясь не зацепить одежду торчащими крючками.

      – Мы с тобой как две рыбы, которые нашли прореху в сети.

      – Лишь бы не зажарили, – откликается Белка. – Слушай, а если все-таки сторож?

      – Свалим!

      – Стремно.

      – Да брось, – насмешливо говорит Димка, – какой нафиг сторож? Чего ему тут сторожить, крапиву?

      – Ну не знаю. Может, этого, в бассейне?

      – Ерунда. Нет там никого!

      – А вдруг есть?

      Они препираются еще минут пять, без огонька, лишь затем, чтобы внутренне подготовиться к тому, ради чего заявились сюда, сбежав с уроков. Обоим не по себе.

      Бурцев – местная притча во языцех. А ферма Бурцева – запретное место. Если узнают, что они были здесь…

      – Никто нас не увидит, – с преувеличенной твердостью говорит Димка и авторитетно харкает в траву.

      – Да уж надеюсь!

      Пару лет назад городской человек Геннадий Бурцев выкупил несколько гектаров земли под Русмой и собрался фермерствовать. Его вел дух предпринимательства. Как и Николай Белкин, Геннадий никогда не имел дела с сельским