Жмых. Роман. Наталья Елизарова

я наняла двух работников: грека Тимасеоса и парагвайца Сантьяго. Их репутации не отличались кристальной чистотой, но это были сильные и крепкие парни; они занимались подбором «кадров», обеспечивали охрану заведения, и, пока в салоне не появился швейцар, сменяя друг друга, стояли на дверях, встречая и провожая посетителей. Постепенно штат прислуги разросся до десяти человек: экономки, кухарки, повара, прачки, дворника, привратника, горничной и пианиста. Но это, опять же, было потом. А на первых порах мне приходилось работать один на один с двумя отъявленными головорезами: пару раз я была вынуждена пустить в ход нож, чтобы эти скоты раз и навсегда уяснили, что перед ними хозяйка, а не непотребная девка. Позже, правда, мне никогда не приходилось жалеть о своём выборе – молчаливость и преданность моих помощников выдержали все испытания.

      …На открытие я пригласила священника. Не знаю и знать не хочу, что за личность пряталась под сутаной, и где располагался приход, в котором этот падре якобы служил. Всем своим видом он не вызывал никакого доверия. Это было низенькое щуплое существо с бегающими глазками, которые он отводил всякий раз, как сталкивался с тобою взглядом. Теребя жиденькую бородёнку трясущимися пальцами, где вместо ногтей топорщились длинными белыми полосками уродливые шрамы, он поминутно озирался, точно за ним кто-то гнался. Облизнув красным языком влажные губы, он подкинул на ладони протянутую мною монету, молниеносным движением схватил её и, куснув длинным жёлтым резцом, спрятал в недрах своего просторного одеяния. Я не намеревалась афишировать свою будущую деятельность – весёлый дом маскировался под вывеской фотосалона, но этот святоша был настолько мелок и гадок, что даже как-то неловко было его таиться.

      – Не стану скрывать, отец Гуга, место, которое я прошу вас освятить – бордель.

      Два цепких глаза на секунду впились в меня.

      – Тогда плата будет удвоена.

      Я протянула ему ещё одну монету:

      – Это справедливо.

      Подлинность другой монеты была также проверена на зуб, после чего поступило неожиданное предложение – падре изъявлял желание исповедовать грешниц. «Чёртов извращенец!» – мелькнуло в голове.

      Отец Гуга ответил на презрительную усмешку, появившуюся на моих губах, заключительными стихами Псалма, которые я когда-то так и не решилась произнести – «Облагодетельствуй по благоволению Твоему Сион; воздвигни стены Иерусалима: тогда благоугодны будут Тебе жертвы правды, возношение и всесожжение; тогда возложат на алтарь Твой тельцов, аминь». Услышав это, я расхохоталась – наконец-то ты мне ответил, Господь!

      …В первые месяцы работы пришлось несладко. Во все дела совал нос Аттила. Он устроил настоящую истерику, когда увидел моих венерочек.

      – Ты спятила! – помнится, разорался он. – Это же дети!

      – Они вполне годятся для этой работы, – спокойно отвечала я.

      – Да