Встреча. Евгения Геннадьевна Коньшина

совершая в повседневной жизни какие-то ошибки или вполне осознанные действия, которые сначала ошибкой не считаете, – например, такие, как выпивка, которую я вам, помнится, запретил…

      Я съежился от легкого стыда:

      – Откуда вы узнали?..

      – По вашей реакции на это слово, – внимательно глядя на меня, ответил он. – Главное, что я уже вторую неделю вижу вашего Ребенка и все никак не могу свободно поговорить с ним, так как он постоянно замыкается. Почему? Совершая, как я уже сказал, ошибки в повседневной жизни, вы неизменно вините в них Славика, вы срываетесь на нем, тогда как, я уверен, очень часто вы с ним оказываетесь совсем не виноваты в том, что случается. Однако раз за разом на него сыплется град самых жестоких и обидных высказываний, – не правда ли, мой дорогой? – да таких, которых не заслужил бы и реально провинившийся взрослый, что уж говорить о пятилетнем малыше. Вы фактически, делаете его козлом отпущения! Абстрагируйтесь, взгляните со стороны: вы не находите здесь ничего странного?..

      Этот его вдумчивый вопрос вдруг как будто протрезвил меня. Серьезно, что такого сделал мне бедный Славик, что я так нещадно ору на него? Да еще смакуя каждое оскорбление…

      А потом я представил себе, как вновь что-то нечаянно разбиваю или ломаю, и почувствовал, что просто не в состоянии сдержаться… Сделанное открытие изумило меня.

      – Михаил, я не могу… Не могу на него не орать, – признал я. Психолог поднял палец вверх, давая понять, что я сам только что произнес один из ключевых моментов:

      – По-че-му? По какой причине у вас не выходит разорвать этот порочный круг – ведь, согласитесь, чем больше вы злитесь на Ребенка, тем больше ошибаетесь, тем больше испытываете вину – и снова злитесь! Что не дает вам прекратить все это? Что-то же не дает, верно? Что-то стопорит лечение, несмотря на наши общие усилия…

      Михаил замолчал, видимо, предоставляя мне время подумать. Я мог лишь растерянно пожимать плечами, зато Славик…

      Когда я случайно взглянул на него, мне стало не по себе. В глазах его читалась какая-то дикая смесь страха, вины, боли, обиды, недоумения и мольбы о помощи… Я отвернулся и сглотнул.

      – Ничего не хотите мне рассказать? – поинтересовался Тарасов, также прекрасно видевший выражение лица Ребенка.

      – Я… не знаю, – пробормотал я в замешательстве. Для меня самого была тайной причина такой расстроенности Славика.