Жернова. 1918–1953. Книга седьмая. Держава. Виктор Мануйлов

ладонью, такой жесткой, точно она сделана из дерева, вздохнул.

      – Какие… Вот вырастешь, тогда и узнаешь.

      В тот же день я нарисовал черта – маленького такого, но рога, но хвост, но копыта, но пятачок были такими большущими, что самого черта и видно за ними не было. Рисунок я принес деду. Показал.

      – Это что? – спросил дед.

      – Чойт, – ответил я, досадуя на непонятливость деда.

      – Таких чертей не бывает.

      – А хуже чейтей?

      – Ишь ты, пострел, – удивился дед. Полез в буфет, достал оттуда горшок с медом, налил в блюдце. – Ешь! – И посоветовал: – Ты вон Тузика рисуй. Корову. А чертей не надо: грех. Боженька уши отрежет.

      – Не отъежет, – возразил я и, не притронувшись к меду, пошел искать папу, чтобы узнать у него, на кого похожи те, кто хуже чертей.

      Но папа опять косил сено для коровки. А дома был дядя Миша. У него я и спросил. Но дядя Миша, выслушав меня, ничего не понял и спросил:

      – Витюшка, тебе сколько лет?

      Я показал ему три пальца, потом еще пятерню и еще три пальца, и только после этого сказал:

      – Тъи года и осемь есяцев. Вот скойко.

      – А-я-яй! Такой большой, а так плохо говоришь. – И, повернувшись к маме: – Мань, что это он у тебя так говорит? Этак привыкнет и не отвыкнет.

      – Да уж я и так, и этак, а он все свое.

      – А ты учи его буквам. Начнет буквы читать и заговорит правильно.

      С тех пор стала мама учить меня буквам. Найдет где-нибудь большую букву и говорит:

      – Это эрррр. Скажи: эрррр.

      – Э-гххххх, – говорю я.

      – Зарычи: рррр-рыыы…

      – Рррр-рыыыы!

      – Ну вот, видишь? Умеешь ведь. Скажи эрррр.

      – Э-гххххххх…

      – Вот отшлепаю тебя, – сказал папа сердито, – сразу заговоришь правильно.

      А мама сказала:

      – Беда мне с тобой. И что из тебя получится? Один бог знает.

      Спросить бы у бога. Но дядимишин бог такой сердитый и молчаливый, что спрашивать его боязно. Впрочем, я и так знаю, кем вырасту – военным.

      А тут папа, так меня и не отшлепав, собрался и уехал в Ленинград, потому что ему пора на работу.

      А мы с мамой и Людмилкой остались, потому что нам еще не пора.

      И это все, что я могу рассказать о своем довоенном прошлом.

      Глава 25

      Короток отпуск у рабочего человека: всего-то двенадцать дней, плюс выслуга, плюс вредность, если у кого они имеются, а еще плюс отгулы. У итээровца побольше раза в два. У Василия Мануйлова выслуга имелась, отгулы тоже. Набралось двадцать дней. Могло быть и больше, но не дали. Дни отпускные пролетели так быстро, что, казалось, приехали лишь вчера, а сегодня собирайся обратно.

      На семейном совете порешили, что Мария останется с детьми в деревне еще хотя бы на месяц: и колхозу поможет на уборке льна, и дети под присмотром тетки Полины, жены брата Михаила, и молоко парное, и все прочее прямо с грядки.

      Уезжал Василий после прощального застолья, едва держась на ногах. Привезли его на станцию в Спирово дядя Миша с племянником, втащили в вагон, положили на лавку. Сами едва успели выскочить: поезд �