Жернова. 1918–1953. Книга седьмая. Держава. Виктор Мануйлов

о, женщины платки и боты, одежда стала ярче, на лицах появились улыбки, – и оттого, что весна, и оттого, что кое-что переменилось в самой жизни: она освободилась от каких-то связывающих ее оков, для многих невидимых, но вполне ощутимых.

      Впрочем, были и видимые приметы: вышло постановление Совета народных комиссаров СССР и ЦК ВКП(б) о прекращении чисток, о ликвидации так называемых «троек», которые вершили суд и расправу, о строгом следовании советским законам, об ответственности прокуратуры, судов и следственных органов за нарушение этого постановления. И действительно, по ночам перестали урчать «черные воронки» и «хлебные фургоны», в которых перевозили арестованных, перестали топать по лестницам сапоги и звучать придушенные крики женщин, провожающих в неизвестность своих мужчин, газеты и радио уже не говорили о врагах народа и лишь иногда о перегибах, допущенных органами во время Большой чистки, в результате чего были осуждены ни в чем не повинные граждане.

      Люди постарше вспомнили, что примерно такое же ощущение освобожденности возникло у них после отмены военного коммунизма, с введением нэпа. Однако нынешнее время имело и существенное отличие: молодежь не оглядывалась назад, смотрела только вперед и все, что происходило на ее глазах, считала своим делом, принимала как должное. Да и жизнь улучшилась во многих отношениях: в магазинах полно продуктов и промтоваров, правда, очереди, но не такие уж большие; правда, выбор не слишком велик, но ведь вчера не было и этого. И еще новшество: в кинотеатрах перед очередным сеансом выступают эстрадные артисты не только с песнями и плясками, но и с юморесками по поводу всяких недостатков в общественной жизни, бюрократизма, зажима критики, бесхозяйственности и других пороков. Люди смеются до слез, до истерик, узнавая в этих юморесках самих себя или своих сослуживцев, а старики, незаметно перекрестясь, говорят, что, слава богу, наконец-то полегчало и стало образовываться.

      Подобное наблюдалось не только в Москве, но и в провинции, словно вся огромная страна куда-то неслась несколько лет в бешеной скачке по оврагам и буеракам, давя встречных, поперечных и сорвавшихся с приступков, но вдруг ямщик натянул вожжи – и кони перешли на рысь. Еще трясет, но уже не так, еще срываются с приступков, но исключительно по своей глупости, и можно наконец оглядеться и перевести дух.

* * *

      10 апреля в Москве день выдался особенно теплым. С утра прошумел веселый дождь, умыл улицы, крыши домов, деревья, – и город засиял и подобрел. К вечеру, как водится о сю пору, похолодало, но лишь самую малость, зато терпкие запахи весны стали еще слышнее, на улицы и в скверы высыпал народ, точно на демонстрацию, кинотеатры переполнены, в театрах полный аншлаг.

      В этот вечер Николаю Ивановичу Ежову, наркому водного транспорта, позвонил со Старой площади помощник секретаря ЦК Жданова. Поздоровавшись, он сообщил:

      – Андрей Андреевич специально приехал в Москву из Ленинграда, чтобы обсудить и решить с вами, товарищ Ежов, некоторые вопросы организации навигации на Волго-Балтийском и Беломорско-Балтийском каналах, – звучал в трубке телефона мягкий баритон чиновника. – Конечно, Николай Иванович, товарищ Жданов мог бы и сам приехать к вам в наркомат, но у Андрея Андреевича слишком много дел накопилось по линии секретариата ЦК. К тому же, у него на завтра, на вторую половину дня, запланирована встреча с товарищем Сталиным по делам ленинградской партийной организации… Короче говоря, вы сами, товарищ Ежов, должны понять и извинить товарища Жданова. Именно так и просил передать вам Андрей Андреевич. Он ждет вас завтра утром к одиннадцати часам.

      Николай Иванович и понял и извинил: в кремлевской иерархии он, Ежов, уже далеко не та фигура, с которой нужно считаться. В свое время он и сам не слишком-то церемонился с некоторыми наркомами и даже членами ЦК. Теперь вот и с ним тоже не очень-то церемонятся. Впрочем, это не так уж и важно. Важно другое: долго ли ему ходить под занесенным над его головой топором? А что топор занесен, он это знал доподлинно: в заговоре против Сталина обвиняют не для того, чтобы человек продолжал жить и здравствовать. А именно в таком заговоре обвинил Ежова и его ближайших помощников по НКВД заместитель Ежова Лаврентий Берия, состряпав на них соответствующий донос. И ЦК партии с этим обвинением согласился. Следовательно, дело это закрутилось не без ведома Сталина. И сразу же Николая Ивановича сняли с наркомов внутренних дел, оставив ему один лишь водный транспорт. Затем почти всех, с кем он работал в наркомате внутренних дел, новый нарком внутренних дел Берия арестовал, им предъявили обвинения в превышении власти, сведении счетов, в заговоре, измене. А он, Ежов, все еще на свободе. Когда-нибудь это должно кончиться. Уж скорее бы. Сил нет вздрагивать от каждого звонка в дверь, цепенеть от каждой газетной статьи, разоблачающей явных и тайных контрреволюционеров, предателей дела Ленина-Сталина, пролезших в НКВД и уничтожавших во время чистки своими грязными руками лучших сынов партии и народа.

      Какой никакой – лишь бы конец.

      А может, пронесет?

      Вот и постановление ЦК вышло о прекращении чисток, ликвидации «троек», воцарении, так сказать, законности и прочего. Конечно, это прежде всего политика, а практика – она может и не измениться так сразу. Но когда-то