Рассказ одного покойника. Консенсус. Свинья во фраке (сборник). Василий Гудин

ь свое сердце и все, что в нем накипело, как в старом чайнике, за недолгую жизнь. Обращаюсь я к вам, как бы это помягче выразить, вроде бы как с того света, но еще не совсем, скорее где-нибудь в промежутке между этим светом и тем. Но вы меня не пугайтесь, вреда я вам никакого причинить не могу, я и при жизни-то больше всех самому себе навредил, а сейчас, как у вас, живых, говорится, руки коротки и вообще лежат без признаков жизни. Вы меня тут же во лжи уличить захотите: мол, как же ты «без признаков жизни» собираешься нам «свое сердце рассказывать»? А я вам скажу, как раз напротив дела обстоят. Мы как будто еще до рождения обмануты исконной ложью бытия. В этом мире не лгут только мертвые, поэтому мой рассказ будет самым правдивым из всех рассказов, которые писались на белом свете, потому что они писались живыми людьми.

      Не могу унести с собой в неизвестность то, что было и не было, что вышло наружу и камнем на шее осталось лежать на душе. Хочу хоть как-нибудь на поверхности белого света отметиться, хоть последними кругами, исчезающими над моей головой. С вашей точки зрения я прожил жизнь незавидную, а с моей точки – всякой жизни можно завидовать, когда на нее с той стороны, из зазеркалья, глядишь. Вот я уже с первых строк разошелся с вами во мнениях, так что не обессудьте, коли не всякое мое лыко вам в строчку придется.

      Вам жизнь моя – не замкнутый круг, по которому ходят удачные люди. Она больше сродни синусоиде, извивающейся под властью закона и общих условностей быта. Окружность – форма холеная, нежная, законопослушная, осознавшая свободу в необходимости всякий раз возвращаться на круги своя. Окружность – символ умно-положительного устройства мира, в котором судьба человечества ходит по кругу, подобно заключенному на прогулке за тюремными стенами.

      Моя синусоида, как удар хлыста, волнами падений и взлетов бежит навстречу бесконечности в открытую даль, изгибаясь под ударами судьбы, как змея, на которую встали ногой. От упрямства и боли взвивается ввысь и снова падает ниже ноля к отрицательным числам. Она в открытой, как океан, бесконечности ищет решения главных вопросов, не желая уютной окружностью замыкаться в ограниченности своего совершенства.

      Вы мне, разумеется, скажите: твоя синусоида образуется из вращения единичного вектора по замкнутому кругу и бежит в бесконечность временной оси так же бессмысленно, как вращается вектор. И выше и глубже единицы твоя синусоида ни подняться, ни опуститься не может, и высота и глубина твоего мышления ограничены единицей. Твоя синусоида вырвалась из замкнутого круга, но падая и возносясь, устремилась по сути в ту же самую пустую бесконечность того же самого замкнутого круга. Ты так же, как и все человечество, крутишься в колесе Фортуны и нечего тут перед нами Гамлета изображать – или, может быть, тень отца Гамлета тебе больше подходит?

      Но я и за гранью общего бытия, на последних волнах моей синусоиды, буду искать свое продолжение. Если здесь не дано человеку вырваться из замкнутого круга, то, может быть, Смерть разорвет заколдованный круг, в котором вращается судьба человечества. Откуда вы знаете, что человек кончается после смерти? Человека нет, а вечный образ его пьет живые и мертвые воды, перетекающие из одной чаши мира в другую. Ведь не даром же в Св. Писании сказано: «Последние станут первыми», когда вторично вернуться на землю, уже окончательно, закалившись в горниле непознанной смерти…

      В величие Смерти над миром возвысясь,

      «Последние станут первыми».

      «Первые» в жизни, в панике тычась,

      Встретят «последних» припадками нервными.

      Вы меня, господа, извините за резкость тона, но я терпеть не могу, когда какой-нибудь господин берет на себя компетенцию Бога решать о том, кто здесь первый, кто последний. Прошу прощения, что-то высокий тон и философия пошли из меня раньше времени, не дав читателю ознакомиться со мной по порядку рассказа и мне предстать у вас в голове цельным образом, какой я есть или был, не знаю, как здесь сказать. Через них-то, через высокий тон и философию эту, ко мне и погибель пришла. Пусть бы он утонул в пучине вечности тот день, когда я с Богом поспорил! По глупости, конечно, все получилось, с вами спорить не стану, но ведь глупость-то тем и отличается от большого ума, что глупость сделать легко, да трудно потом исправить, а умное созидается трудно, да разрушается проще простого. Вот и выходит, что в основании умного лежит глупая простота, а в основании глупости – умная сложность…

      – Ух, ты, что я тут такое загнул? Ей-богу, как-то само собой получилось. Это уж, извините, не мои мысли. Я так думаю, что через мою грешную голову чьи-то слова к вам полезли на поверхности белого света под чужим флагом поплавать. И чьи же это мысли, как вы считаете? Ну, конечно, моего автора – кроме него и бога, никто не знает о моем теперешнем существовании, а бог, разумеется, такую глупость не скажет, какими засижены книги современных авторов, как мухами потолок у нерадивой хозяйки.

      Что такое мой автор, я вам сейчас объясню в двух словах. Потомство я на земле не оставил, чтобы себя в будущее продолжать и воспоминаний обо мне никто не напишет. Золовка, «змеиная головка», конечно, тоже за стол меня не посадит о себе мемуары писать, не то чтоб авторучки, гусиного пера в руки не даст – не