Витающие в облаках. Кейт Аткинсон

запаздывающий «Человек и лабиринт» ставил меня в уязвимое положение. Хорошо, что Арчи пользуется моими услугами бебиситтера – лишь бы только не решил вместо этого брать с меня плату натурой.

      Я помогла профессору Кузенсу выбраться из стула. К этому времени у всех присутствующих уже слегка поехала крыша, и они рванулись к дверям, словно пассажиры горящего самолета. Мне пришлось вцепиться в поношенный коричневый вельветовый пиджак профессора, чтобы его не унес прочь поток студентов, покидающих аудиторию со всей возможной скоростью.

      Влачась за профессором по течению, я заметила Джея Сьюэлла, мужа Марты. Он был высокий, с тяжелой челюстью и копной серебристых волос, которые Марта считала «львиной гривой», – впрочем, на нее не польстился бы ни один здравомыслящий лев. Джей, обладающий манерами и осанкой южного плантатора, действительно происходил с американского Юга – этот факт, по-видимому, одновременно возбуждал Марту и ставил ее в неловкое положение с точки зрения идеологии.

      Джей Сьюэлл поприветствовал профессора Кузенса, не обращая никакого внимания на студентов, словно они были низшей формой жизни. Жену он равнодушно чмокнул в щеку и сказал, что у него в машине Малыш, которого все утро тошнило.

      – Ах, бедняжечка, – сказала Марта.

      Мне очень хотелось узнать побольше о Малыше (кто это – ребенок? собака? друг? литературный персонаж?), но Джей захлопнул дверь, и мы с профессором Кузенсом остались вдвоем в сумрачном коридоре.

      – Куда теперь? – бодро спросил он.

      – Ну, мне надо идти писать реферат о Джордж Элиот, – сказала я. От одной мысли об этом я почувствовала себя мрачной тенью, обитающей в Аиде. – А вам – нет. Вы не студент и можете делать что хотите.

      Я решила, что стоит ему об этом напомнить.

      Профессор нахмурился и сказал:

      – Только в рамках совокупности определенных социальных, физических и этических параметров.

      Эта реплика была на удивление здравой, и ее лишь самую малость испортило то, что профессор вдруг принялся отбивать чечетку.

      – В юности я хотел пойти на сцену, – мрачно сказал он.

      – Никогда не поздно, – неопределенно ответила я.

      Конечно, это была ложь, – к сожалению, в жизни очень часто бывает слишком поздно.

      Мы нащупывали путь в стигийском мраке коридора, передвигаясь под ручку, словно старомодная парочка. Профессор Кузенс был очень учтив – идя с женщинами, он всегда торопливо перебегал на внешнюю сторону тротуара (видимо, чтобы их не сбила внезапно понесшая лошадь кэбмена), уступал места, открывал двери и вообще относился к представительницам противоположного пола так, словно они из стекла или чего-то столь же хрупкого (что абсолютная правда, ведь мы сделаны из костей и плоти).

      Его галантное присутствие меня сильно подбодрило – особенно потому, что сейчас у меня стояли дыбом волосы на затылке. Может, оттого, что Безымянный Юноша облетал дозором свое прежнее обиталище.

      – О, за нами за всеми следят, – жизнерадостно