Собрание сочинений. Т. 1 Революция. Виктор Шкловский

собою толпу, безумную и слепую, как сам я.

      В ковровом ряду было всего больше народу. Один, в кожаной куртке, очень высокий и плотный, взламывал крепкие двери маленьким ломом. Я бросился к нему и ударил его неловко. Он отступил и не побежал от меня, а пустил в меня ломом. Я получил удар в плечо и сразу, автоматически, начал стрелять в него, не целясь, раз за разом не попадая. Этим я нарушил какой-то погромный неписаный закон.

      Погромщики были не вооружены винтовками и поэтому считали, что с моей стороны допустимо бить их доской, но недопустимо стрелять.

      На выстрел сбежались люди.

      Дело было на перекрестке туннелей. Я побежал. Это не доказывает большой храбрости.

      И все казалось сном. У меня еще раньше был такой кошмар, будто я бегу по узкому, низкому коридору с выбеленными стенами, переходящими в потолок. Похоже немножко на коридоры Александрийского театра, только раз в пять уже и ниже. Кругом двери и двери. Ровный белый свет, а сзади погоня. Бежишь и прячешься за двери.

      Я вспомнил и вновь пережил уже наяву этот кошмар в серых туннелях урмийского базара.

      За мною бежали с криком. На повороте с двух сторон стрелами сходящихся туннелей набежали две толпы. Я скинул короткую шубу, которая была надета на мне, и бросил ее назад.

      Успел даже вынуть из кармана документы.

      Две волны загнулись и встретились у шубы, вцепились в нее, полупозабыв меня.

      Я выиграл несколько шагов и бросился в узкий проход. Три-четыре человека побежали за мною.

      Я, не глядя, выстрелил назад. Они исчезли. Я выскочил из базара.

      Было холодно. Падал снег и таял. Мостовая блестела, мокрый фонарь на кронштейне висел, совсем как в Петербурге.

      Базар гудел.

      Я обошел базар и опять вернулся к выходу.

      Приехали широколицые забайкальцы. Плоскость висков почти не образовала угла с плоскостью лица. Не знаю, где начинали округляться их головы.

      Они стояли и спокойно прятали в сумки разбросанные материи, жалкую, грубую персидскую набойку…

      Я велел им выйти.

      Пришли спешенные кубанцы. Вид спокойных людей в черных шубах, не принимающих участия в погромах, проходящих мимо погромщиков с полунасмешливой, полуснисходительной усмешкой, несколько рассасывал погром.

      Персы не сопротивлялись; они знали, что если бы они убили или ранили хоть одного солдата, то погром перешел бы на город.

      Пришел отряд айсоров, они услыхали, что меня убили.

      Их пустить тоже нельзя, так же как и дашнаков, – нельзя ссорить их с нашими войсками.

      Наконец пришли комитетчики. Конечно, без оружия.

      Им тоже дали знать, что я убит.

      Мы взяли доски и пошли по проходам разгонять людей. Громили уже часа четыре.

      Мы бегали по галереям, вытаскивали из лавок солдат, выбрасывали их оттуда пинками. А местами громилы оказывались в большинстве.

      Комитет держался чисто демократической программы.

      Помню…