Кто в тереме живёт, или Хроники мелкого рантье. Сергей Александрович Менжерицкий

глаза вдруг вспыхивают неподдельным интересом.

      – Зачем?!

      – Да фиг знает. Вызвали осенью в деканат и сказали, чтоб сдал фотографии на загранпаспорт. А на днях опять приглашают и спрашивают: ну что, Алексей Александрович? Готовы представлять лицо альмы-матер в Южном полушарии?…

      – Да брось!

      – Серьёзно.

      – Ты что, испанский знаешь?

      – Вообще ни бум-бум. Только английский. На разговорном уровне.

      – А почему именно тебя посылают? Не спрашивал?

      – А зачем?

      – А затем, радость моя, что Мексика – это уже почти Штаты.

      – И чего?

      – А того, что ты либо кагэбешник тихушный, либо такой везунчик офигительный, каких лично я ещё не встречал. Поскольку – ты уж прости, конечно! – но мне как-то слабовато верится, что обычного студента могут вот так запросто в Штаты заслать. Да ещё одного…

      – Я не один лечу. Со мной ещё человек.

      – Какой человек?

      – Наш, институтский.

      Платошкин рассыпается коротким фальцетным смешком.

      – Вот! Именно! Значит, кагэбешник тихушный – он! И он там за тобой приглядывать станет. А потом отчёты писать о твоём гнусном антисоветском настрое…

      Крылов вдруг представляет на секунду, как его однокурсник Валерка Буртин – поэт и увалень – сидит и строчит на него донос. И, не выдержав, хохочет. Платошкин лишь снисходительно качает головой.

      – Запомни, золотце: если два советских гражданина пересекают границы любимой Родины, значит один из них – стопроцентный кагэбешник. Если не ты, значит – он. Если не он, значит – ты. А скорей всего – оба. Для надёжности.

      – А если и не он, и не я?

      – Тогда вы оба – пингвины. И ваш дом – Антарктида…

      Глава 3. Осётр, Семёнова, хрум-хрум

      Выйдя из подъезда, Крылов замечает Субботыча. Тот стоит на краю тротуара и, по обыкновению поигрывая клеенчатой папкой, что-то активно втолковывает кавказцу в палевой дублёнке. Рядом с ними фырчит зелёный "москвичок"-пикап, из кузова которого двое других кавказцев бойко выгружают пухлые картонные коробки, крест-накрест перемотанные скотчем. Из прорванного бока одной из коробок торчит заледенелый осетровый хвост. Увидев Крылова, Субботыч манит его пальцем.

      – Уборку закончишь – пулей ко мне. Разговор есть.

      – Владимир Иванович! Мне к девяти…

      – К девяти – ко мне! Всё понял?

      – Всё.

      – Свободен.

      Крылов сворачивает в арку и поспешной рысцой отправляется на участок. Вдох-выдох, раз-два. Утреннее ощущение победной лёгкости, жившее в нём ещё минуту назад, с каждым шагом улетучивается, замещаясь всё возрастающим чувством тревоги. Поскольку: ведь абсолютно неясно, какой сюрприз заготовил ему начальник ДЭЗа. Вот возьмёт, блин – да и уволит его сегодня. И ещё объявит с гаденькой усмешкой: гуляй, студент! Час тебе на сборы и освобождение казённой жилплощади… Ну, точно! Так и есть! И с тем кавказцем палевым он, скорей всего, об этом и договаривался.