Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Часть 1. Мигель де Сервантес Сааведра

все от нас зависящее, чтобы помочь вашему горю, и, позволив не сжигать эти рукописи, позволь мне взять хотя бы некоторые из них.

      Не дожидаясь ответа, Вивальдо протянул руку и взял те рукописи, которые лежали ближе к нему, тогда Амбросьо обратился к нему с такими словами:

      – Дабы оказать вам любезность, сеньор, я изъявляю согласие на то, чтобы рукописи, которые вы уже взяли, остались у вас, однако тщетно было бы надеяться, что я не сожгу остальные.

      Вивальдо, снедаемый желанием узнать, что представляют собой эти рукописи, тотчас одну из них развернул и прочитал заглавие:

      – Песнь отчаяния.

      – Это последняя поэма несчастного моего друга, – сказал Амбросьо, – и дабы вам стало ясно, сеньор, до чего довели Хризостома его злоключения, прочтите ее так, чтобы вас слышали все. Времени же у вас для этого довольно, ибо могилу выроют еще не скоро.

      – Я это сделаю с превеликой охотой, – молвил Вивальдо.

      Тут все присутствовавшие, влекомые одним желанием, обступили его, и он внятно начал читать.

      Глава XIV,

      в коей приводятся проникнутые отчаянием стихи покойного пастуха и описываются разные нечаянные происшествия

      Песнь Хризостома

      Жестокая! Коль для тебя отрада —

      Знать, что по свету разнеслась молва,

      Как ты надменна и бесчеловечна,

      Пусть грешники из тьмы кромешной ада

      Подскажут мне ужасные слова

      Для выраженья муки бесконечной.

      Чтоб выход дать тоске своей сердечной,

      Чтоб заклеймить безжалостность твою,

      Я исступленье безответной страсти

      И боль души, разорванной на части,

      В неслыханные звуки перелью.

      Так слушай же тревожно и смущенно,

      Как из груди, отчаяньем стесненной,

      Неудержимо рвется на простор

      Не песня, а нестройное стенанье —

      Мне в оправданье и тебе в укор.

      Шипенье змея, вой волчицы злобной,

      Сраженного быка предсмертный рев,

      Вороний грай, что предвещает горе,

      Неведомых чудовищ вопль утробный,

      Могучее гудение ветров,

      Когда они, с волнами буйно споря,

      Проносятся над синей бездной моря,

      Рычанье льва, нетопыриный писк,

      Печальный зов голубки овдовевшей,

      Глухое уханье совы взлетевшей,

      Бесовских полчищ сатанинский визг —

      Все это я смешаю воедино,

      И обретет язык моя кручина,

      Которую я до сих пор таил,

      Затем, что о твоем бесчеловечье

      Обычной речью рассказать нет сил.

      Пускай внимают, трепеща от страха,

      Словам живым с умерших уст моих

      Не льющийся по отмелям песчаным

      Неторопливый многоводный Тахо,

      Не древний Бетис[132] меж олив густых,

      А взморья, где раздолье