Яблоко для Ситы. Искандар Хамракулов

хлеба. Те, как к волшебным, относились к этим крошкам. Позже он стал угощать их леденцами. И тот же эффект, как будто он раздавал воду из святого источника «Зем-зем».

      В те месяцы боев в Хосте и на северном фронте изуродовало много людей. Наши две палаты, рассчитанные на пятьдесят человек, вмещали до ста пятидесяти раненых. Не палаты, а одна сплошная рана. И все тяжелораненые. Господин Хаким Хошим встречал раненых в приемном покое. Он осматривал их и направлял в операционную. Разница состояла в том, что кого-то оперировали в первую очередь, а кого-то – во вторую. В операционной стояли два стола: за одним колдовал мистер Шмидт вместе с Хаким Хошимом, за другим – мистер Бест и я, ваш покорный слуга, реже Абдулатиф, пока бедного не убили. Само собою разумеется, нам господин Хаким Хошим поручал оперировать самых трудных и, конечно, у нас получалось лучше, хотя таких настроений «у нас, у вас» в лазарете не было. Увы, эти разговоры начинали раненые. Они меж собою давно все расставили. И когда поступал новенький, его сопровождающие, всегда хмурые лица, угрюмо говорили: «К Бесту».

      Конечно, они были правы. Забегая вперед, скажу, что у мистера Беста не умер ни один пациент. У него стало правилом: если раненый доставлен живым до лазарета, значит он должен жить. Я мог бы рассказать про множество разных операций, которые провел с русским хирургом: как мы сохраняли людям руки, ноги, которые, не будь мы, отрезали бы окончательно, ведь разбитые пулей кости не собрать. После нашей операции эти ноги и руки становились короче, зато сохранялись и продолжали служить своим хозяевам. Надо было видеть, как это делалось. К столу мистер Бест выходил как артист, с белозубой улыбкой, в синем, тщательно выглаженном халате. Приступал к операции решительно, зная наперед, что будет делать до ее конца. Он и нас приучил помогать ему в таком же опрятном виде. Смешно сказать, я, человек без предрассудков, на двадцать лет старше, ловил себя на мысли, что в чем-то следую ему. Я пытался внутренне протестовать против этого, но ничего не мог поделать… Обворожил меня мальчишка, которому я тоже стал, хотя и с трудом, говорить «мистер». Это потом, когда подружились и сблизились, я называл его или Мистер, или просто Бест.

      Спустя два месяца у русского появился первый «выпускник» – некий Мардон Раджаб. Он попал к нам с ранением бедра. У него была задета кость и большая артерия. Бест заштукатурил кость и заштопал артерию. Спустя два месяца, на месте раны осталось только розовое пятно. А потом стали выписываться и другие раненые. Каждый из них, прежде чем уйти, тепло прощался с доктором. Благодарил его.

      Потом настал день расставания и того хазарийца Амриддина. Он выглядел как новенький. Хазариец оказался мягким и застенчивым человеком. Лицо его покрывала матовая бледность, обычная для людей долго находившихся в помещении. Перед тем, как покинуть лазарет, он тепло попрощался с мистером Бестом, но все не уходил. Я понял, что он хочет отблагодарить русского чем-то конкретным, наверное, деньгами. Мистер Бест тоже понял его затруднение. С той