Крушение. Роман-дилогия «Вечерняя земля». Книга 2. Виктор Гусев-Рощинец

что была в гуще ожесточенных сражений, которые велись в моей душе тремя ипостасями этого так называемого женственного начала. Женственность жестока по отношению к своей носительнице – мужчинам следовало бы это понимать. Но они, к сожалению, не способны. Им это не нужно – или кажется, что не нужно. Они предпочитают холить свою «мужественность», не сознавая перевернутости, оппозиционности этого понятия, его возможности быть лишь в силу чего-то противоположного. Фрейд, безусловно, прав, когда говорит, что существует только одна сексуальность, только одно либидо – мужское. Женственность – это нечто иное. Я думаю, что женственность – это прежде всего соблазн – в нем ее сила. Возможно, я неправильно выразилась – женское начало не противопоставляет себя мужскому, но соблазняет его, пытается затащить на свою территорию, отречься от своей истины. Сказав – «любовница», я никак не претендовала на завладение таинственным замком по имени Инцест, я всего лишь признала то, что в игре соблазна, при всей очевидности любовной символики, под спудом слов, нет ожидаемого секса. Зато движущей силой, правилами игры, вполне может стать ревность: она задает цель. Средствами попеременно становятся лики дочерней и материнской привязанности.

      В основе соблазна лежит секрет, загадка. Я думаю, что подрастающая дочь, на глазах становящаяся женщиной, являет собой принципиальную загадку для отца, наблюдающего этот процесс с какой ни то долей заинтересованности. На определенном этапе происходит не что иное как их новое знакомство, встречаются «новые» глаза, – и тогда секрет – обоюдный, двусторонний – «секрет секрета» – заявляет о себе во всей своей неоткрываемости. Табу инцеста закрепляет его навечно.

      В основу всего было положено мое неоспоримое сходство с мамой. Если принять во внимание, что и Та, Другая, приобрела в моем воображении много общего с нами, то не покажется странным (а может быть, напротив, и есть нечто из области патологии – это преследует меня до сих пор, видоизменяясь только в образном строе) – некий синдром, являющий себя в окрестностях сна – перед пробуждением, когда звуки и прикосновения, и пробивающийся свет реального мира – мира спальни – будто через широкое отверстие воронки проливается в меркнущее, но еще не погасшее сновидение: тогда вместе с ними входит Мужчина и склоняется надо мной, лаская мое обнаженное тело нежными руками. Я не узнавала в точности кто это, – просто отдавалась галлюцинации – свободно, с наслаждением; я не могу назвать это эротическим сновидением – слишком реальным было все, к тому же со временем я научилась этим управлять, воплощая в Мужчине по собственной воле кого-нибудь из мальчиков, которые мне нравились, и пусть это не покажется странным, часто – Папу. В этой последней прихоти мне может послужить оправданием то, о чем я сказала вначале: я будто раздваивалась – оставаясь собой, я в то же время становилась