Темное дело. Т. 2. Николай Вагнер

и свободе…

      Он отчаянно махнул рукой, а она схватила меня за руку и быстро повлекла дальше.

      Пьер Серьчуков, раскрыв рот, с недоумением посмотрел на нас…

      Мы пробродили часа два или три. Помню, стала заниматься заря, когда мы вернулись, наконец, домой.

      Помню, что с первых же наших шагов меня накрыл демон раскаяния и начал грызть моё сердце.

      «Что же я сделал дурное?» утешал я себя… «И кто из двух нас виноват больше: я или она?.. Ведь сколько есть людей, Дон-Жуанов, которые не считают падение преступлением и жуируют жизнью!»…

      Но все эти утешения плохо действовали. Внутри стоял неугомонный, подавляющий: упрек, стоял в виде милого, грустного образа моей дорогой Лены, и мне было невыносимо скверно, тяжело, стыдно и противно…

      Но в то же время я смутно чувствовал, что я должен поддержать и успокоить её, ту, которая отдалась мне с такой пылкой, самоотверженной привязанностью и шла теперь подле меня довольная и любящая.

      И мы говорили, болтали как дети; говорили о нашем детстве, о всяком вздоре… Мы крепко сжимали друг другу руки. Мы ходили обнявшись, и наши шаги, речи прерывались поцелуями, в которых (увы!) не было уже ничего братского.

      Но настоящая кара началась на другой день, поутру, когда я вполне убедился, что Серафима отдавалась мне впервые, и что я преступник в полном смысле этого слова…

      Я сидел молча, сердце тяжело колотилось в груди, голова кружилась…

      «Лена! Лена!.. Как я могу теперь смотреть на тебя, каким голосом говорить с тобой, когда передо мной будет стоять живым укором эта тень соблазненной мной доверчивой девушки!».

      «Да разве эта девушка тебе пара?.. Она тебе в тётки годится», говорил смущающий голос.

      Но этого-то голоса я и боялся всего больше.

VI.

      Часу в 12 пришел ко мне Серьчуков.

      – Растолкуй ты мне, что творится с Серафимой. Она цветёт, ликует. Я её пробовал угощать и «Тёмным путем» и всякими «теориями». И даже жидов в ход пустил… Ничего не берёт! Неуязвима и баста! Думал было подступить уже осторожно с «декларацией», но она залилась таким хохотом… И теперь помирает, хохочет! Что у вас вчера произошло?.. Растолкуй, пожалуйста!..

      – А то, что я свинья, скотина презренная!.. И ты, ты… в особенности ты, имеешь полнейшее право меня презирать…

      И я почти был готов разреветься…

      – Напрасно ты предаешься отчаянию… Это вовсе не резонно?.. Если ваше грехопадение совершилось, то что же из этого?..

      – Как?! – и я вытаращил на него глаза.

      – Так, никак… А я очень рад…

      – Чему?

      – Д-да тому, что мои теперь пути открыты. Ты с ней поамурничаешь месяца два, потом обратишься с раскаянием сердца к твоей «дорогой Лене», принесешь торжественно покаяние, очистишься и соединишься законным браком, как добрый христианин.

      – А ты?

      – А я?! Я, брат, женюсь на миллионе и возьму старую деву в виде приданого…

      Я с неудовольствием смотрел на него во все глаза.

      – Одно только странно мне, братец мой… Куда у неё вдруг девалась вся эта чепуха, от