Обретение чувств. Станислав Владимирович Далецкий

всегда, в дни приезда домой, Иван прошёлся несколько раз по селу, посидел у могилы матери в молчании, слушая, как жужжат шмели в разогретом воздухе погоста, и наблюдая, как эти шмели пытаются добыть нектар из цветков лопухов, что разрослись на заброшенных могилках, высасывая соки из земли, чтобы через цветы, опыляемые шмелями, дать семена потомству, которое с ещё большей энергией будет высасывать соки из земли, где погребены когда-то жившие здесь, в селе, люди.

      Мать свою Иван не помнил ввиду своего малолетства при её смерти, а лишь чувствовал ласковое прикосновение её руки к своей голове, когда он заходил к ней в спальню, чтобы отпроситься по своим неотложным мальчиковым делам.

      И вот он, уже не мальчик, но муж двадцати годов от роду, сидит на скамейке возле осевшего холмика на материнской могиле и тщетно пытается вспомнить её облик или получить какой-то сигнал из её потустороннего бытия, если оно есть, о том, что мать чувствует сына и радуется завершению его учебы и началу самостоятельной жизни, что случится вскоре в незнакомом ему селе.

      Но никаких ощущений Иван от матери не получил, лишь шмели продолжали жужжать над лопухами, добывая свой взяток, чтобы отнести его в норку и там вывести новое потомство шмелей. Какая-то яркая птичка вспорхнула в листву березы над головой неподвижно сидевшего человека и начала пронзительно гукать, нарушая кладбищенскую тишину и покой.

      Иван с погоста зашёл в церковь, где в полумраке поставил свечу за упокой души рабы божьей Пелагеи, перекрестился несколько раз под внимательные взгляды двух-трех старушек, молча стоявших на коленях перед образами и вглядывавшихся через полумрак в лицо Ивану, тщетно пытаясь признать в нём своего сельчанина. – Видимо какой-то проезжий зашел в церковь,– решили старухи и принялись снова отбивать поклоны, чем и занимались до его прихода.

      Навестил Иван и свою сестру Лидию, которая за эти годы превратилась в рыхлую, болезненного вида женщину, наподобие их матери в последние годы жизни. Хотя Лидии и было немного за тридцать лет, но рождение трех детей совершенно изнурило её силы, которых едва хватало на ведение домашнего хозяйства и заботу о детях. Старшему сыну, Борису – уже стукнуло четырнадцать лет и он, окончив земскую школу, помогал учеником приказчика отцу в лавке.

      – Никогда в нашем роду не бывало лавочников, – возмущался частенько Петр Фролович при упоминании про дочь свою, Лидию. – Но благодаря дочери Лидии я дожил до того, что мои внуки – лавочники, и это пойдёт дальше на их потомство. Поэтому я и хожу редко к дочери в гости, хотя и живём в одном селе, что не могу ладить с лавочниками.

      – Какая тебе разница, кто твои внуки, – всегда возражала ему Фрося. – И чем тебе твой зять не угодил: торгует по справедливости, не скопидом и жену не бьёт, – лучше бы тебе было, старый, если б дочка вышла замуж за жида из ближнего местечка, тоже торговца, который одно время, как сказывают, волочился за твоей дочерью Лидией?

      – Ну, этому не бывать никогда! –