Радрадрабен. Дмитрий Леонидович Федорович

бассейн? Раздвинуть стены? Без вопросов!

      Вот только хотеть ему уже смертельно надоело. Ни кальян, ни изысканные вина, ни диковинные яства, ни любая из прихотей не оставались без удовлетворения. И что из того?

      Всё же это была тюрьма. Великолепная, золотая – но тюрьма. Он не мог покинуть свой пост – по крайней мере, так он воспринимал сложившееся положение. Нет, конечно, выйти он мог, даже через толщу породы – он же был практически всесилен! – да только всесилие его ограничивалось этой проклятой пещерой. За пределами её он терял всё. Любой деревенский колдун был бы сильнее его, и это больно било по самолюбию. Он страдал – тем привычным страданием, которое незаметно и безотвязно отравляло всякий миг его бесконечной жизни. В самом деле, какой бог, волшебник, человек или даже распоследний жалкий эльф согласится поменяться с ним судьбой?

      Изгнанник. Самое страшное, что изгнание это было почти добровольным. На него – ну почему именно на него?! – пал Жребий, пал столько лет назад, что бог и сам этого точно не помнил. Остальные из Великих с радостным облегчением оставили его здесь навсегда, наложив страшные заклятия, разрушить которые не мог никто. Отныне он стал Хранителем Весов – тем, на котором лежал невыносимый груз ответственности. Боги объединёнными усилиями сумели создать магический жезл, которым можно было управлять судьбами, лежащими на Весах. И что с того, что жезл этот внешне напоминал обыкновенную кочергу?!

      Он был Хранителем Весов – да-да, тех самых весов, на которых покоилась судьба мира, судьбы всех населявших его существ – богов, людей, гоблинов, троллей… Всех тех хумми, которые населяли этот мир, да и не только их. Всех живых тварей без исключения. В том числе и его самого. Не зря другие боги сторонятся Хранителя, предпочитая никогда даже не вспоминать о нём – кому охота признавать зависимость от кого или чего-либо? Не зря смертные опасливо оглядываются, передавая легенды о нём из уст в уста под страшным секретом, и даже скальды не рискуют петь о нём свои саги…

      Что ж, он принял эту участь. Поначалу он бесновался, вызывая землетрясения и вулканические катаклизмы. Затем запил, и период этот продолжался довольно долго. Но бессмертие – страшная штука, и несокрушимое здоровье легко превозмогло несколько веков беспробудного пьянства, отразившихся, правда, на мире периодом упадка и получивших название Потерянных. Его самого Потерянные века наградили лишь одутловатостью щёк и лёгкой лиловостью носа. И вновь потекли бесконечные годы…

      Длительное одиночное заключение наложило отпечаток на его характер. Хранитель стал раздражительным и склочным, и часто от нечего делать придумывал различные каверзы и злые штуки, которым бы подверг своих былых коллег в случае, если бы сумел освободиться.

      И однажды он понял, как это сделать.

      Звено первое

      – …а я говорю, что тот единорог не был кастратом! – сиплый рык сопровождался грохотом пивной кружки, с размаху опущенной на дубовую столешницу.

      Все головы повернулись к столу, за которым сидели двое: здоровенный нечёсаный детина, только что изрыгнувший фразу про единорога, и маленький вертлявый человечек в плаще не по росту. Некоторые посетители таверны, подхватив своё пиво, тут же двинулись на голос – затронутая тема обещала весьма интересный разговор.

      Граф Робин Айтер уныло следил за ними глазами: ещё пару недель назад он и сам с удовольствием присоединился бы к весёлой компании и охотно послушал бы очередную небылицу. На этом забытом всеми богами острове количество хвастунов и вралей превосходило все разумные пределы. Если верить всем байкам, которые за время своего пребывания здесь выслушал Робин, выходило, что не только драконов, троллей, вампиров вкупе с прочей кровожадной живностью, но и обычных комаров на острове не должно было остаться даже на развод – всех их давным-давно перебили доморощенные герои. Однако комары были, с наглой очевидностью кусая всех подряд, стоило лишь чуть-чуть ослабнуть дневной жаре. А из всех мало-мальски экзотических существ здесь водились разве что василиски.

      Тут Робин вздохнул – эх, будь они неладны, эти василиски! Точнее, тот самый, один-единственный василиск. А всё дурацкая спешка, неоправданное самомнение и как результат – идиотский обет. Обет! Да было бы кому, была бы это, скажем, прекрасная принцесса… А то ведь старая жаба, страшная, как грех, вдова какого-то занюханного барончика! Хотя, с другой стороны, дело-то казалось совсем простым: окоротить зарвавшегося василиска, безобразившего по всей округе. Скотина пакостил из чистого – как понял Робин – озорства: травил рыбу в единственной на острове речушке, поджигал заготовленное на зиму сено (возле сгоревшего стога как-то случилось найти огниво и трут с характерным запахом василиска), гадил на дорогах и даже однажды умудрился навалить кучу прямо посреди замкового двора.

      Рассказывая всё это, баронесса нервно теребила надушенный платочек, закатывала глаза и смахивала несуществующие слезинки. Граф слушал рассеянно, вежливо поддакивал в нужных местах, иногда сочувственно качая головой. Мысленно он был уже дома.

      В самом же конце разговора баронесса упомянула о том, что в последнее время василиск стал приставать к