Любовь хорошей женщины (сборник). Элис Манро

открывает дверь, она обходит вокруг стола, и они стоят, глядя в комнату. Он говорит:

      – Можешь зайти, если хочешь. Все в порядке. Заходи.

      Кровать убрали, разумеется. Мебель посдвигали к стенам. Центр комнаты, где ставили стулья для поминок, пуст. Как и пространство между северными окнами – там, наверное, стоял гроб. Стол, на который Инид ставила тазик, складывала салфетки, вату, ложки, лекарства, задвинули в угол, на нем стоял букет дельфиниума. Высокие окна по-прежнему наполнял дневной свет.

      «Ложь» – из всех слов, сказанных миссис Куин в этой комнате, Инид слышала сейчас только это слово. «Ложь, могу поспорить, что все это ложь!»

      Может ли человек выдумать нечто настолько изощренное и дьявольское? Ответ – да. Больной человеческий разум, разум умирающего может быть переполнен всякого рода мусором и способен организовать этот мусор наиболее убедительным образом. Даже собственный разум Инид, когда она спала в этой комнате, переполнялся гнуснейшими, отвратительнейшими измышлениями, мерзостью. Подобная ложь может таиться в уголках сознания, висеть там, подобно летучим мышам, выжидая тьмы, чтобы возобладать над разумом. Никогда нельзя утверждать: «Такое выдумать невозможно. Глядите, как подробны эти сны, слой за слоем, так что только часть из них можно запомнить и выразить словами – лишь то, что соскребаем с самой верхушки».

      Когда Инид было лет пять или шесть, она сказала матери, что зашла к отцу в кабинет и увидела, что он сидит за столом, а на коленях у него какая-то женщина. Все, что она могла вспомнить об этой женщине, и тогда, и теперь, – на ней была усыпанная цветами шляпа с вуалью (такие шляпы уже и в те времена давно вышли из моды), а пуговицы блузки или платья были расстегнуты, оттуда торчала одна голая грудь, кончик которой прятался у отца во рту. Она рассказала об этом матери, совершенно не сомневаясь, что видела это на самом деле. Она сказала:

      – Одна из ее передниц торчала у папы во рту.

      Слова «грудь» она не знала, но знала, что их две.

      Ее мать сказала:

      – Инид, погоди. О чем ты говоришь? Что за передница такая, скажи на милость?

      – Как мороженое в рожке, – объяснила Инид.

      Вот так она это видела, в точности. Она и сейчас могла это увидеть. Вафельный рожок, в нем горка ванильного мороженого, расплющенного на женской груди, а узкий кончик рожка – у отца во рту.

      Мать сделала тогда нечто совершенно неожиданное. Она расстегнула платье и вытащила оттуда бледный предмет, плюхнувшийся ей в ладонь.

      – Мороженое-рожок, – сказала Инид.

      – Значит, тебе это приснилось, – сказала ее мать. – Сны иногда бывают глупыми-преглупыми. Ничего не рассказывай папе. Это очень глупый сон.

      Инид не сразу поверила матери, но через год, или около того, поняла, что мать, наверное, все-таки права, ведь мороженое-рожок никак не удержится на груди у женщины, да и не бывает таких огромных рожков. А став чуть постарше, она осознала, что шляпа наверняка сошла с какой-нибудь картинки.

      Ложь.

      Инид еще не спросила его, она молчала. Ничто