Холодная Зона. Яна Завацкая

Страшнее и хуже действует на психику. Я бы ее ни одного дня в семье не оставила. Да теперь придется битву устраивать.

      – Да, как же ты ее устроишь в коммуну? Ведь туда очередь на два года, сколько туда хочет народу – больше тысячи уже?

      – В следующем году вторую начнут строить у Синеозера, – кивнула Сандра, – спрос огромный на этот тип школ.

      – Штейн тоже на очереди, а ты хочешь эту девочку вне очереди туда пристроить?

      – Штейн стабилен психически. Кроме того, я не понимаю, почему вы не начнете судебное преследование, там папашу за побои можно и подальше отправить.

      – Все сложно там, – уныло произнес Кирилл, – семья в целом стабильная. У отца военные травмы, алкоголизм, он периодически начинает лечиться.

      – Ну вот видишь. Мальчик совершенно иначе воспринимает ситуацию насилия – он отца побаивается, но как большой кусачей собаки. Отец в его глазах слабый, больной человек, которого где-то можно понять. Мать он не бьет. Конечно, и такое насилие не должно продолжаться, но подождать с этим можно. А эта девочка… все это очень опасно, Кирилл. Чаю налить?

      – Давай. Нет, извини, но все-таки вы, детконтроль, делаете из мухи слона. Ну я понимаю все. Но после такой войны… я в Днепропетровске жил, когда бомбу кинули, у приятеля гостил на окраине. Вспышка, удар, в себя пришел – а вокруг груда обломков. Все насмерть. Мне повезло. Потом лучевая была, конечно, волосы вылезли, с трудом выжил. От Города – одна воронка. Мать, бабка, все…

      Учитель махнул рукой, взял осторожно чашечку, отхлебнул.

      – После такого, – сказал он, – хочется просто жить. Понимаешь? Не придираться уже к людям, пусть живут как хотят, как могут, лишь бы все спокойно было. Дети сыты, одеты, ходят в школу – и хорошо. В наше время это было бы уже счастьем. А вам чего-то сверхъестественного надо… Ну вот нормальная же девочка, ну тихая, ну бывает, мать сорвется на нее. Что тут особенного? Да, я все понимаю, учился, знаю. Но…

      Сандра смотрела на него долгим, внимательным взглядом.

      – Если люди и дальше будут жить как хотят, как могут, и детей так же воспитывать, то с нами произойдет то же, что с Первым Союзом, – ответила она, – и снова будет реакция. И снова капитализм, только теперь мы его точно не переживем.

      Психологиня помолчала, помешивая ложечкой чай.

      – А что до войны… Мне уже много лет Кирилл. Я в пехоте была, в Таджикистане. Освобождаем мы деревню от белых, а там жителей нет – в центре мечеть обгорелая, а в ней такие чурбачки, знаешь ведь, как обгоревшие трупы выглядят. Много, много таких. И мечеть заперта. Вот так. Я такого много могу рассказать, да не стоит. Лучевой я тоже переболела, к примеру. Детей у меня уже не будет.

      Учитель молчал, неловко глядя в сторону.

      – А ты думал, я нервная интеллигентка, которая всю войну в Томске просидела? Нет. Я себе потом слово дала – все сделать, чтобы вот этого больше не было. Чтобы никаких белых. Никаких господ, ни фирм, ни корпораций, ни войны. Только это одним взмахом не сделаешь, надо каждый день