Золото тайги. Максим Дуленцов

поднялся, отряхнулся, с осторожностью посмотрел на волка.

      – Он у вас дрессированный?

      – Да откуда. Дикий.

      – А как же вы ему команды подаете?

      – Я не подаю. Он делает что пожелает.

      – Как он тогда нас… вас… меня не сожрал еще?

      – Он странный. Я вообще не уверен, что это один и тот же волк. Тебя он выбрал, как и меня когда-то. Почему – не могу знать. Где живет – не знаю. Чем питается – тоже не знаю. Я в лесу – он рядом. Я на заимке – его нет. Всегда он есть, когда я к сосне той прихожу.

      Дед задумался. Волк лежал поодаль, на проталине.

      – А ты не меня ищешь? Зверь тебя иначе бы так просто не остановил, и я бы у тебя на пути не оказался.

      – Вас.

      – А к чему?

      – Помогите. Мне надо на площадку проникнуть, ну, там, где взрыв был пару месяцев назад, где деревья вырубили, понимаете?

      – Это где твои други нашумели здорово?

      – Да. Нет, они мне не друзья, я просто там работал, вы, наверное, лесник и не любите, когда природу тревожат…

      – Я не лесник. Я тут живу. Скоро помирать, видно, раз зверь тебя ищет.

      – Мне надо туда. На площадку. Проведете? Там болота, солдаты. А мне надо, понимаете, там зло, там страшное, если рванет – всё. Бомба.

      – Бомба, говоришь? Ну, пошли пока ко мне на заимку, завтра попробуем туда пройти, если болотина не растаяла.

      Старик повернулся и потопал по насту легко, как молодой. Женька на лыжах за ним едва успевал. Солнце клонилось к закату, быстро изменяя спектр испускаемого света с оранжевого на темно-красный.

      До маленькой охотничьей избы, казалось, вросшей в оттаявшую вокруг землю так, что была видна лишь небольшая часть бревенчатой стены и крыша из теса, дошли уже в темноте. Избушка стояла в сосняке, у стены лежали сложенные поленницей чурбаки, скамья из дюймовых плах, рубленных топором, приросла рядом с дверью без щеколды и замка.

      – Заходи.

      Женька вошел в темноту, ожидая вдохнуть затхлый воздух давно немытой человеческой плоти и гниющего дерева, но, на удивление, в маленькой избушке пахло сосновой смолой, хлебом и еще чем-то тонким, неуловимым, приятным. Дед скинул медвежью доху, валенок не снимал, указал на скамью подле стола. Женька сел. Дед вынул из печи, сложенной, видно, мастером, раз смог уместить в столь маленьком изделии и устье, и шесток, и полати у трубы, каравай, подрумянившийся сверху до коричневого цвета.