Царь и гетман. Даниил Лукич Мордовцев

приихали?

      – Нет… мой татко в Москве…

      Павлуша заметил, что девушка улыбнулась.

      – Ни, не ваш татко, а мий – Кочубей… Вин з вами вид царя приихав до пана гетьмана…

      – Да… он… я, – лепетал Павлуша, все еще не пришедший в себя.

      – Може, вас кто обидив у нас?

      – Нет, никто, я так заплакал, вспомнил детство.

      – А вам який рик? – спрашивала девушка.

      Павлуша не понимает слово «рик» и молчит, глядя вопросительно в черные, детские добрые глаза.

      – Год вам який? – допытывается девушка.

      Павлуша понял.

      – Мне восемнадцать уже исполнилось.

      – Овва! А мени вже скоро симнадцятый буде…

      В это мгновенье за кустами мелькнула тень, и показалась бодрая фигура старика с седыми усами и живыми серыми глазами, которые, при постоянно понуром лице старика, смотрели словно исподлобья, но смотрели бойко, лукаво и как будто приветливо… Это был Мазепа.

      – Те-те-те! – весело заговорил гетман. – Вже моя дочечка з москалем женихается…

      Девушка вспыхнула. Павлуша тоже стоял растерянный – он узнал Мазепу.

      – От так дивка! От так Мотренька! Вже й пидчепила царьского денщика… Ото дивчача натура! – смеялся гетман, но смеялся немножко ревнивым смехом.

      – Ну бо, тату… Вам бы все жарты[11],– заговорила девушка, надув губки.

      – Яки жарты! У вас тут не до жарт…

      – Та вони ж бо, тату, плакали…

      А вон идет и сам хозяин сада – Кочубей, осыпанный, как снегом, цветом вишен, яблонь, груш… Господи! Какой рай, какие светлые видения…

      И мысль Павлуши, плывущего по неприглядной, холодной Неве, переносится в этот край, и из хмурого северного леса выступают светлые видения…

      – Павел, – вдруг пробуждает его голос царя.

      – Что изволишь, государь?

      – Бумаги Кенигсека запечатал?

      – Запечатал, государь.

      – Хорошо. После спрошу.

      Опять проклятые бумаги… Быть беде, как он сам увидит это страшное…

      III

      Вечером того же дня, 24 апреля, флотилия пристала к берегу недалеко от устьев Охты, где Шереметев, во главе двадцатипятитысячного войска, уже ожидал царя с флотским подкреплением. Царь прибыл не один, и не он командовал своим лодочным флотом: флотилиею командовал сам адмирал Головин, а в числе других командиров были Головкин и Меншиков. Царь всех их превратил в моряков, а сам носил звание простого бомбардирского капитана.

      Ниеншанц был тотчас же обложен русским войском и со стороны суши, и со стороны Невы. Надо было торопиться взятием крепости, потому что шведская эскадра скоро должна была войти в реку с моря и спешить на помощь Ниеншанцу.

      На другой день крепость была бомбардирована. Когда все было готово к приступу и всем начальникам частей отданы были соответствующие приказы – куда идти, где стоять, как действовать, царь подозвал к себе Ягужинского, который, как

11

Жарт – шутка, балагурство.