У подножия вулкана. Малькольм Лаури

не дрогнул, но, когда он наконец положил расписание, рука его заметно подрагивала. – Не угодно ли, как советует наш любезный сосед, – тут он поклонился в сторону стеклянной перегородки, – закурить вот…

      Она отказалась от предложенной сигареты, взглянув на протянутую ей вздрагивающую пачку, и поразилась названию: «Alas»[65].

      А консул говорил с необычайной серьезностью:

      – Да, Горн… Но зачем же было плыть вокруг мыса Горн? Я слышал от моряков, что у него дурной нрав, он может утопить. Или, кажется, затопить?

      – Calle Nicaragua, cincuenta dos[66]. – Ивонна сунула тостон[67] темноликому идолу, который взял ее багаж, кивнул и сразу исчез, словно провалился сквозь землю.

      – А вдруг я там уже не живу? – Консул снова сел, стал наливать себе виски, дрожа теперь так сильно, что ему пришлось держать бутылку обеими руками. – Хочешь выпить?

      – …

      Или лучше ей не отказываться? Да, так лучше: хотя она не любит пить с утра, так, безусловно, лучше: ведь она к этому готова, она решилась, если нужно, не пить ни капли одна, зато сколько угодно пить вместе с консулом. Но вопреки всему этому она почувствовала, как улыбка вянет на ее лице и неудержимо подкатывают слезы, хотя она настрого запретила себе плакать, что бы ни произошло, а голову сверлила мысль, и она знала, что Джеффри угадывает эту ее мысль: «Я готова к этому, я готова».

      – Ты пей, а я просто посижу за компанию, – услышала она свой голос. (Право же, она была готова почти ко всему. Да и чего можно было ожидать в конце-то концов? Она твердила себе на пароходе, потому что там, на борту парохода, у нее было довольно времени себя убедить, что поступок этот не безрассудный и не опрометчивый, и потом в самолете, когда ей стало ясно, что это и безрассудно и опрометчиво, все время твердила себе, что следовало его предупредить, что бесчестно, подло свалиться ему как снег на голову.) – Джеффри, – продолжала она, представляя себе, какой жалкий у нее вид сейчас, когда она сидит здесь и все ее старательно приготовленные слова, все ее надежды обречены кануть во мрак и вызывают даже отвращение – она сама смутно испытывала это отвращение – из-за того, что она не может пить, – что ты наделал? Я писала тебе без конца. Писала, и сердце мое разрывалось. Что ты наделал, во что превратилась твоя…

      – …жизнь, – донеслось из-за стеклянной перегородки. – Да разве это жизнь? Черт знает что такое, просто позор! Там, у нас, они не бегут. И тут мы зашибаем…

      – …Нет. Я, конечно, подумала, что ты уехал в Англию и поэтому не отвечаешь. Что ты наделал? Ах, Джефф… Ты ушел в отставку?

      – …двинули в Форт-Сейл. Взяли там патроны… Взяли браунинги… пиф-паф, пиф-паф… и готово дело…

      – В Санта-Барбара я повстречала Луи. Он сказал, что ты еще здесь.

      – …и черта лысого ты это сделаешь, не сделаешь нипочем, вот как делаются дела в Алабаме!

      – Видишь ли, я просто был в отъезде. – Консул выпил изрядную порцию и сидел рядом с ней, весь дрожа. – Решил съездить в Оахаку… Помнишь Оахаку?

      – Оахаку?..

      – Оахаку…

      Слово

65

«Крылья» (исп.), «Увы» (англ.).

66

Улица Никарагуа, пятьдесят два (исп.).

67

Португальская монета.