Звезды Эгера. Т. 2. Геза Гардони

портрет косоглазой жены Цецеи в шали, расшитой золотом. Потом пожелтевшее изображение Христа в ореховой раме; дальше – шаловливое личико девушки, очень похожей на хозяйку дома, и рядом портрет Гергея Борнемиссы. Тонкие черты смуглого, как у цыгана, лица. Большие глаза светятся умом и юношеским задором. Усы подкручены, подбородок окаймлен круглой, мягкой бородкой. Волосы отпущены до плеч.

      С интересом разглядывая портрет, Тамаш Балог кивал головой:

      – Бравый, красивый мужчина! Сколько же ему лет?

      – Двадцать шесть.

      – И у вас такой большой сын?

      – Мы уже восемь лет женаты, – с улыбкой ответила молодая женщина. – Совсем еще детьми поженились.

      Господин Тамаш снова взглянул на портрет:

      – А правда, что господин витязь бывал и в Константинополе?

      – Конечно, правда. Я тоже была с ним.

      – Есть у меня знакомый турок, он рассказывал о нем. Мэндэ-бей. Огромный такой мужчина. Ваш супруг оказал ему однажды большую любезность.

      – Мэндэ-бей? Никогда не слышала этого имени.

      – Может быть, ваш супруг поминал Хайвана? Прежде этого турка звали Хайваном.

      Эва улыбнулась:

      – Хайван? Как же не знать! Я тоже видела его.

      Тамаш Балог еще раз устремил взгляд на портрет, долго смотрел на него, насупившись и молча кивая головой, словно прощался с ним. Потом поклонился и, пятясь назад, вышел.

      Снова в сердце Эвы зашевелилось тягостное чувство. Такое же, как в ту минуту, когда Тамаш Балог прикоснулся к ее ребенку. Тем не менее она проводила гостя до самой лестницы веранды.

      Он шел все время по правую руку от нее. Так идут обычно крестьяне. На прощанье отвесил глубокий поклон, что свидетельствовало о благородных манерах. Из дверей вышел пятясь – на турецкий лад.

      Эву что-то беспокоило, но она стала корить себя за это: «Нехорошо думать дурно о несчастном! Он одноглазый, потому и взгляд у него какой-то змеиный».

      Она снова села за шитье и запела, чтобы отогнать тревогу. В саду пела служанка – Эва подхватила ту же песню. Потом проворными пальчиками начала пришивать пуговицы к вишневому шелковому костюму. В одном месте распоролся шов. Она стала искать красные шелковые нитки.

      Но посетитель все не выходил у нее из головы.

      «Кто этот человек? – размышляла она, опустив шитье на колени. – О кольце спрашивал, рассматривал портрет… Упоминал о Хайване… Ушел на турецкий манер… Кто этот человек?..»

      Побледнев, она смотрела невидящим взглядом на запертые ворота, силясь что-то вспомнить. Теперь уже и лицо пришельца показалось ей знакомым. Но где же она видела его? Потом пришла в голову мысль о кольце. Гергей сказал, что возьмет кольцо с собой. Сказал шутя и сунул в карман будничной поддевки. Взял ли он эту поддевку с собой?

      Она поспешно подошла к сундуку. Раскидала, разбросала всю одежду. Поддевка здесь. Дотронулась до кармана – и нащупала что-то твердое. Кольцо! Кольцо! И даже не завернуто в бумажку.

      И вдруг, словно молния, прорезавшая тучу, в голове ее мелькнуло имя. Она ударила себя по лбу: Юмурджак!

      Тут