Звезды Эгера. Т. 2. Геза Гардони

Петё больше никто не был в силах произнести тост. Просили Гергея, но он, как ученый человек, не привык ораторствовать.

      Каждый завязал беседу со своим соседом, и зал наполнился веселым гомоном.

      Добо тоже оживился, чокался то с одним, то с другим соседом. Он протянул кубок Гергею, а когда священник пересел побеседовать с Петё, поманил Гергея рукою:

      – Сын мой, сядь сюда.

      И как только Гергей сел рядом с ним, Добо сказал:

      – Я хочу потолковать с тобой о сыновьях Тёрёка. Я им тоже написал, да, как видишь, зря.

      – Да, – ответил Гергей, поставив свой кубок, – думаю, что нам не дождаться их. Янчи предпочитает биться с турком в чистом поле. А Фери не поедет так далеко, он не покинет Задунайщину.

      – Правда, что Балинт Тёрёк умер?

      – Да, умер, бедняга, несколько месяцев назад. Только смерть освободила его от оков.

      – На много ли он пережил жену?

      – На несколько лет. Жена его умерла, когда мы вернулись из Константинополя. Мы как раз к ее похоронам прибыли в Дебрецен.

      – Добрая была женщина, – сказал Добо, задумчиво кивая головой, и потянулся за кубком, будто желая помянуть покойницу.

      – Да, таких не часто встретишь, – сказал Гергей, вздохнув, и тоже потянулся за чарой.

      Они молча чокнулись. Быть может, оба думали, что добрая женщина видит с небесных высот, как они осушают чару в ее память.

      – А Зрини? – спросил Добо. – Я написал и ему, чтобы приезжал в Эгер.

      – Он приехал бы, да только уже несколько месяцев ходят слухи, будто боснийский паша готовится выступить в поход против него. В феврале я беседовал с дядей Миклошем в Чакторне. Он уже и тогда знал, что на Темешвар, Солнок и Эгер идет большая турецкая рать. Еще попросил, чтобы я написал для него письмо королю.

      – Не пойму, куда девался Лукач. Давно пора ему вернуться. – Лицо Добо омрачилось. – Да и лазутчику Варшани тоже пора прибыть с донесением.

      Перед дверями заиграли дудки и трубы:

      Мишка-франт свалился в воду.

      Панни ждет его у брода.

      Казалось, будто всем влили новую кровь. По знаку Добо оруженосец впустил музыкантов: трех дударей и двух трубачей. В числе их был и цыган. На голове его красовался большой ржавый шлем с тремя петушиными перьями. У пояса на тесемочке висела сабля без ножен. К босым ногам были привязаны огромные шпоры. Усердно надувая щеки, трубил он на своем кларнете.

      Все слушали с удовольствием. Когда песню повторили, кто-то из лейтенантов запел глубоким голосом:

      Небо голубое, лес покрыт листвою.

      Конь мой белоногий, дай вскочу в седло я.

      Вновь пущу оружье в дело боевое,

      Чтоб меня все турки поминали воя.

      Лейтенант был статный парень с холеными усами. Усы торчали у него в разные стороны двумя стрелами. Даже сзади можно было его узнать.

      – А кто этот лейтенант? – спросил Гергей, склонившись к Добо.

      – Иов Пакши, младший брат капитана Комаромской крепости.

      – Хорошо