Жуки не плачут. Юлия Яковлева

все сильнее. Печка радостно уплетала поленья. Они потрескивали.

      Луша подошла к комоду.

      Наклонилась над ящиком. Сняла одеяло. Осторожно вытащила тоненькие руки из распашонки. Валя большой ушел на фронт и не успел сделать сыну кроватку. Он вообще не знал, сын у него будет или дочь. Потому и решили они с Лушей назвать младенца Валей – годится и девочке, и мальчику. Пех-пех-пех заглохло. Теперь тепло Вале нравилось, он трогал его всем своим голеньким телом.

      Луша открыла шкатулку рядом с фотографией Вали большого. Взяла верхнее письмо.

      По Шуркиному лбу соскользнула капля пота. На темени, казалось, можно было печь картошку.

      «Молчит, гад», – с жалостью подумала Луша. Вздохнула.

      – «Милые мои Луша и Валечка», – начала читать. Бобка затаил дыхание, перестал болтать ногой. Под мышками у него была Африка.

      – Шур, тебе не жарко?

      – Нет.

      – А мне что-то холодно, – почти обрадовалась Луша.

      – Холодно? – поразился Бобка.

      – Ага. Еще-ка подкину.

      Печка удивилась. Но дрова взяла. Луша вернулась на место. Села на стул. Взяла лист.

      – «Скоро прогоним мы проклятого врага с нашей земли. Наш Валечка будет жить в мире. Как все советские дети».

      А печка дышала все жарче.

      – «У нас затишье», – читала с выражением Луша.

      Ножки перестали мелькать – Валя маленький уснул.

      – «Хорошо смотреть на березки в инее и представлять, как они покроются листьями».

      Печка лопала во все щеки. Воздух уже казался огненным. Голос Луши закачался, поплыл. Закачалась и поплыла комната с бревенчатыми стенами.

      – Шура, ты куда?

      – Я, это, дров еще принесу! – крикнул уже в дверях. И выкатился вон.

      Дохнуло свежестью.

      Шурка вытер лоб. Почесал под шапкой.

      Там, в Ленинграде, где на улицах стыли горы снега, сосульки висели саблями, а по стенам комнаты полз иней, он научился в шапке есть, спать, жить. Он и блокаду себе представлял так – в виде шапки, которая туго обхватывает голову.

      Снимешь – а разучиться как?

      Шурка сел на ступеньку. Весеннее солнце успело поработать над ней.

      Город лежал внизу, как рассыпчатая каша на донышке. Вроде все вперемешку, а в то же время каждое зернышко на виду. И лента из сахарного сиропа – река. Или это растопленное сливочное масло? К каше лучше масло, размечтался Шурка. Солнце пекло макушку. Таяли в небе облачка. Сливочные. Творожные.

      Солнце добиралось до самого дна. Последний кусочек льда уже был похож на смыленное плоское мыльце, тоненькое и остренькое. Повернешься неосторожно – тут же вопьется в ребра. Словно крикнет: «Я здесь!»

      Шурка прикрыл глаза. Подставил себя солнцу.

      Чувствовал, как края его налились светом, жаром. Еще чуть-чуть – и он сам растает, сольется с облаками, птицами, травой. И тот зимний Ленинград – растает тоже.

      – Эй ты! В шапке!

      Шурка открыл глаза. Почтальонша смотрела на него снизу. К Лушиной избе дорожка карабкалась по холму, цепляясь за траву. Перед почтальоншей лежал последний