Вчерашняя мышь. Сборник прозы. Александр Левин

ph>

      Лебедев

      – Входите.

      Перед Лебедевым появилась дверь. Он вошел и оказался в небольшом светлом кабинете. За столом у окна сидела красивая женщина с выразительными синими глазами.

      – Сингулярность, – Лебедев кивнул.

      – Здравствуйте, Лебедев, – сказала Сингулярность и махнула рукой, указывая на белый диван у стены.

      – Садитесь.

      Лебедев сел, осмотрелся. Через некоторое время понял, что окружающее пространство успело обмануть не только левую теменную долю, но и обонятельный нерв: запахло цветами и чем-то кислым.

      На самом деле, напомнил себе Лебедев, нет никакого кабинета. Никакого окна и никакой женщины.

      – Как вы себя чувствуете, Лебедев?

      – Прекрасно, спасибо.

      – Как вы знаете, – Сингулярность внимательно смотрела на Лебедева, чуть склонив голову влево, – в моносупериальной коммуне М-7 произошла страшная авария.

      Сказав это, Сингулярность встала из-за стола, обошла его и села на столешницу, сложив ногу на ногу.

      – Колония Д-22 полностью уничтожена.

      Лебедев с трудом отвлекся от созерцания красивых длинных ног в чулках в сеточку, и медленно поднял взгляд.

      – Мы считаем, что это был теракт. Мало того, один или несколько террористов находятся в М-7 до сих пор. Запланирован второй удар. Под угрозой резервный генератор.

      Д-22, подумал Лебедев, – один из ключевых блоков Фермы с этой стороны океана. То-то они забеспокоились.

      – В деле двое подозреваемых, – продолжала Сингулярность. – Уничтожить их мы не можем. Поэтому…

      – Но хотелось бы, а? – перебил Лебедев. – Пуф! – и изобразил «пуф» пальцами обеих рук. – Нет террориста – нет проблемы. М?

      Сингулярность проигнорировала. Получилось даже слишком по-человечески. Не зря Лебедев еще в последнюю их встречу подумал, что Большая Мама с этими своими платьями, юбками и помадой тоже хочет податься в автономы. Ресницы, блеск для губ, блузка расстегнута на одну пуговицу больше положенного…

      – Вы должны выяснить, кто из подозреваемых скрывается за ложной личностью, и помочь обезвредить террориста.

      – А отказаться мне нельзя? – Лебедев даже головой мотнул, отгоняя похабные картинки.

      – Других специалистов подобного профиля у нас нет. Поймете на месте.

      – Мне что, придется туда ехать?

      Сингулярность изогнула тонкую бровь.

      – Да, Лебедев, придется. Отправляетесь сегодня.

      Ахав

      Д-22 – это часть Фермы, амигдальная сеть, на обеспечении которой был не только сервер Разума М-7 и все местные коммуникации, но и связь с экзогородами в этой части Евразии. Она рухнула… Имеется в виду грязный календарь?

      Она рухнула 22 июня 2141 года. В этот день все кончилось. Я расскажу.

      В жирных черных тучах над городом бесились злые быстрые росчерки белых молний. Лил дождь. Рокотал гром. Для меня все это было где-то далеко, пусть мы и находились в самом сердце непогоды. Над городом, ощетинившимся частоколом небоскребов, медленно, точно огромные неповоротливые рыбы, парили платформы. А существа (ведь правильно говорить «существа», а не «люди»? ), населяющие М-7, продолжали совокупляться, есть, пить и делать прочую биологическую чушь.

      И вот что я вам скажу: никто из них не понял, что умер. До сих пор не понял.

      Д-22 – мой дом… нет, это я и был, мое существо – идеально круглый черный матовый шар. Он висел над Управлением, как огромное пушечное ядро из другой реальности, и не двигался. Внутри пульсировала черно-розово-красная каша, когда-то бывшая отдельными людьми. Так давно, что я даже не помню, кем был до слияния.

      И не понимаю, кем стал после разрыва.

      Могу сказать точно: я умер. Это я осознаю прекрасно. Вы когда-нибудь умирали, господин комиссар? Мне будто сунули внутрь огромную ледяную лапу и вырвали из меня… меня. Разобрали и собрали, как попало. Силком затолкали в это тело.

      Индивидуалисты, скажу я вам, последние ублюдки. Почему я должен страдать в мешке с алюминиевыми костями, если кому-то захотелось откатиться к анонимности? Этот реваншизм уничтожит то, что мы… вы, комиссар, с таким трудом сумели построить.

      Я был частью чего-то большого, великого. Но колония рухнула, и все мы рухнули вместе с ней. Ни во что другое я верить не хочу.

      Слова – костыли. Артикуляция кастрирует смысл. Я ничего не смогу вам рассказать или объяснить, сама необходимость говорить оскорбляет меня. Давайте так. Какая конкретно информация вам нужна, комиссар? Или вы не комиссар, как мне вас называть?

      Почему бы вам просто не подключится к этой болванке и не отсканировать мою память? И не надо мне тут про личное пространство… Я знаю, что вы собираетесь сказать, – что вы должны сказать, – но этот архаизм, возвращенный к жизни под нужды каких-то неуклюжих засранцев, в конце концов сожрет