.

ему честь, кивая и ухмыляясь во весь рот.

      – Я тебя знаю, – сказал Хорнблауэр, лихорадочно роясь в памяти. – Дай-ка вспомнить. Должно быть, это было на старине «Неустанном».

      – Верно, сэр. Мы там вместе служили, сэр. А вы тогда были совсем мальчонка, сэр, уж не серчайте за такие слова, сэр. Марсовый мичман, вот кто вы тогда были, сэр.

      Матрос вытер пятерню об одежду и с жаром пожал руку, которую Хорнблауэр ему протянул.

      – Тебя зовут Гардинг, – судорожно вспомнил Хорнблауэр. – Ты учил меня накладывать длинные сплесни близ Уэссана.

      – Точно, сэр. Верно говорите, сэр. Это было в девяносто втором? Или девяносто третьем?

      – В девяносто третьем. Рад, что мы снова на одном корабле, Гардинг.

      – Премного благодарен, сэр. Приемного благодарен, сэр.

      Почему весь корабль радостно загудел, когда он узнал матроса, с которым вместе служил двадцать лет назад? Что для них это меняет? И все же Хорнблауэр видел и чувствовал, что для команды это необычайно важно. Трудно сказать, чего было больше в его душе: жалости или симпатии к этим бедным глупцам. Возможно, сейчас Бонапарт точно так же завоевывает солдатские сердца, пожимая руку старому однополчанину где-нибудь на бивуаке в Германии.

      Они дошли до юта, и Хорнблауэр повернулся к Фримену:

      – Сейчас я пообедаю, мистер Фримен. Потом, быть может, нам удастся поставить какие-нибудь паруса. Я в любом случае выйду на палубу посмотреть.

      – Есть, сэр.

      Обед. Хорнблауэр ел, сидя на сундучке у переборки. Холодная солонина, очень неплохой кусок – он поймал себя на том, что за одиннадцать месяцев стосковался по ее вкусу. «Превосходные морские галеты Рексама» из запаянной жестянки, которую отыскала и положила к его вещам Барбара, – лучший корабельный хлеб на его памяти, раз в двадцать дороже тех источенных жучками сухарей, какими ему частенько приходилось довольствоваться. Кусочек красного сыра, пикантного и выдержанного, как раз под второй стакан кларета. Невероятно, что он рад вернуться к прежней жизни, но именно это Хорнблауэр сейчас испытывал. Безусловно, неоспоримо.

      Он утер рот салфеткой, влез в дождевик и поднялся на палубу.

      – Мне сдается, мистер Фримен, что ветер немного утих.

      – Мне тоже, сэр.

      «Порта Цёли» покачивалась на темных волнах почти плавно – они определенно стали менее крутыми. По лицу стекали не брызги, а капли дождя, и по дождю тоже чувствовалось, что шторм выдыхается.

      – Под зарифленными кливером и косым гротом мы сможем идти в бейдевинд, сэр, – задумчиво проговорил Фримен.

      – Очень хорошо, мистер Фримен. Приступайте.

      Управлять бригом – особое искусство, а уж на встречных курсах – тем более. Под кливером, стакселями и косым гротом им можно править как судном с косым парусным вооружением; Хорнблауэр знал все это теоретически, но знал и другое: на практике он бы справился с такой задачей довольно плохо, тем более