Овод. Этель Войнич

повторился. Он в испуге проснулся.

      – Синьорино! Синьорино! – крикнул кто-то по-итальянски.

      Он соскочил с постели.

      – Что случилось? Кто там?

      – Это я, Джиан Баттиста. Вставайте, ради бога, скорее!

      Артур торопливо оделся и отпер дверь. Растерявшись, он смотрел на бледное, искаженное от ужаса лицо кучера. По коридору раздавался стук шагов и лязг металла. Он быстро сообразил, что это значит.

      – За мной? – спросил он спокойно.

      – За вами! О синьорино, торопитесь! Что вам нужно спрятать? Я могу…

      – У меня ничего нет. Братья знают?

      На повороте коридора показался первый мундир.

      – Синьора разбудили. Весь дом проснулся! О, какое горе, какое ужасное горе! И еще в Страстную пятницу. Угодники Божьи, сжальтесь над нами!

      Джиан Баттиста разрыдался.

      Артур сделал несколько шагов вперед и ждал жандармов. Они вошли в комнату в сопровождении толпы слуг, одетых во что попало. Артура окружили солдаты. Странную процессию замыкали хозяин и хозяйка дома. Он – в туфлях и в халате, а она – в длинном пеньюаре с папильотками в волосах.

      «Как будто наступает второй потоп, и эти пары, спасаясь, двигаются в ковчег! Вот, например, пара престранных животных!»

      Это сравнение мелькнуло в голове Артура, пока он смотрел на стоявшие перед ним смешные фигуры.

      Он едва удерживался от смеха, сознавая всю его неуместность в такую серьезную минуту.

      – Ave, Maria, Regina, Coeli{23}, – прошептал он и отвернулся, чтобы не видеть торчащих папильоток Юлии, вводивших его в искушение.

      – Будьте добры, объясните мне, – сказал мистер Бертон, приближаясь к жандармскому офицеру, – что значит это насильственное вторжение в частный дом? Я должен предупредить вас, что мне придется обратиться к английскому посланнику, если вы не дадите удовлетворительных объяснений.

      – Думаю, что этого будет достаточно как для вас, так и для английского посланника, – произнес офицер с сознанием собственного достоинства.

      Он развернул приказ об аресте Артура Бертона, студента философии, и вручил его Джемсу, холодно прибавив:

      – Если вам понадобятся дальнейшие объяснения, советую обратиться к начальнику полиции.

      Юлия вырвала бумагу из рук мужа, быстро пробежала ее глазами и накинулась на Артура так грубо, как только может это сделать пришедшая в бешенство благовоспитанная леди.

      – Так это вы опозорили нашу семью! – вопила она. – Из-за вас вся эта городская чернь собралась, словно на базаре, и скалит зубы по нашему адресу! Хорошо, нечего сказать! Со своим благочестием, миленький, в тюрьму угодили. Впрочем, чего же было и ожидать от сына католички…

      – Сударыня, с арестованным не полагается говорить на иностранном языке, – прервал ее офицер, но его замечание потонуло в потоке английских ругательств, лившихся из уст Юлии.

      Как-то доктор Уоррен сравнил Юлию с салатом, в который повар вылил полную склянку уксуса. Ее визгливый,

23

«Ave, Maria, Regina, Coeli» – «Радуйся, Мария, Царица Небесная…» (лат.) – слова молитвы, обращенной к Богородице.