Овод. Этель Войнич

перед нами будет ворох работы. Но нужно терпение. Великие перевороты не совершаются в один день.

      – Чем сложнее дело, тем больше оснований сейчас же приступать к нему. Вы говорите, что нужно подготовить себя к свободе. А знали вы кого-нибудь, кто был так хорошо к ней подготовлен, как ваша мать? Разве не была она самой совершенной женщиной в мире, женщиной с ангельской душой? А к чему привела вся ее доброта? Она была рабой до последнего дня. Сколько мучений, сколько оскорблений она вынесла от вашего брата Джемса и его жены! Да, не будь у нее такого мягкого сердца и такого терпения, жизнь ее сложилась бы счастливее. Никогда бы не посмели так с ней обращаться. То же можно сказать и об Италии: не в терпении она нуждается… напротив! – ей нужно восстать на защиту своих интересов.

      – Дорогая Джим, Италия была бы уже свободна, если бы гнев и страсть могли ее спасти. Не ненависть нужна ей, а любовь.

      Кровь прилила к его лицу и вновь отхлынула, когда он произнес эти несколько слов. Джемма не заметила этого – она смотрела прямо перед собой. Ее брови были сдвинуты, рот – крепко сжат.

      – Вам кажется, что я не права, Артур, – сказала она после небольшой паузы. – Нет, правда на моей стороне. В один прекрасный день вы убедитесь в этом… Вот наш дом. Зайдете, может быть?

      – Нет, уже поздно. Покойной ночи, дорогая!

      Он стоял возле двери, крепко пожимая ее руки.

      – «Во имя Бога и народа…»

      И она медленно, с расстановкой, досказала незаконченный девиз:

      – «…теперь и навсегда».

      Потом отняла свои руки и вбежала в дом. Когда за ней захлопнулась дверь, он нагнулся и поднял кипарисовую ветку, упавшую с ее груди.

      Глава IV

      Артур вернулся домой будто на крыльях, с ощущением безоблачного счастья. Все складывалось так хорошо. На собрании делались намеки на вооруженное восстание. Джемма была теперь его товарищем по работе, и он любил ее. Он представлял себе, как они вместе будут работать, а может быть, даже умрут в борьбе за грядущую свободу. Наступила весна их надежд. Падре увидит и поверит. Впрочем, проснулся он на другой день в более спокойном настроении. Он вспомнил, что Джемма собирается ехать в Ливорно, а падре – в Рим.

      Январь, февраль, март – три долгих месяца до Пасхи. Чего доброго, Джемма, вернувшись к своим, подпадет под протестантское влияние (на языке Артура слова «протестант» и «филистер»{20} были тождественны по смыслу)… Нет, его Джим никогда не опустится до уровня других ливорнских барышень. Но, пожалуй, она будет несчастна. Так молода, так мало у нее друзей, и так ей, должно быть, одиноко среди всех этих деревянных людей… О, если бы мать была жива!

      Вечером он зашел в семинарию и застал Монтанелли за беседой с новым ректором. Оба казались усталыми.

      – Вот и он сам – тот студент, про которого я вам говорил, – сказал каноник сухо, представляя Артура новому ректору. – Буду вам очень обязан, если вы разрешите ему пользоваться библиотекой и впредь.

      Отец Карди сейчас же стал распространяться о студенческой жизни в Сапиенце. Свободный, непринужденный тон его показывал,

20

Филистер – обыватель, человек с кругозором мещанина, лицемер.