День возмездия. В лабиринте грехов (сборник). Анна Грин

отозвалась добрая женщина. – Что же у меня есть более дорогого на свете?

      Он вздохнул с облегчением.

      – Вы, может быть, боитесь восстания, – продолжала Абигейл, смотря на него проницательным взглядом. – Этого, могу себе представить, я бы сама боялась.

      С минуту он смотрел на нее пристально, будто не понимая ее слов, потом быстро вернулся в комнату, где уже сидела за столом малютка. Все в ней дышало здоровьем и детским весельем; она качала головкой, отчего развевались ее золотистые локоны, и ее беззаботному лепету, казалось, не будет конца. При виде дорогого личика он почувствовал, что его страдания еще усилились. Девочка продолжала болтать, не замечая, какая мертвенная бледность покрыла щеки ее отца. Казалось, в уме его созрело внезапно ужасное решение. Он подошел к своему письменному столу, открыл один из маленьких боковых ящиков и вынул оттуда флакончик.

      – Иди же завтракать, папа! – закричала девочка. – Не могу я сидеть здесь совсем одна!

      При звуке ее голоса он невольно вздрогнул, потом подошел и встал за ее стулом, потому что не мог смотреть в ее невинные карие глазки. Его губы были пепельно-бледны, большие капли пота струились по лбу.

      – Дай мне свою чашечку! – хрипло прошептал он.

      Она посмотрела на него изумленно, когда он взял чашку и наклонил над ней флакончик. Вдруг он пронзительно вскрикнул и бросил чашку в самый дальний угол комнаты.

      – Я не могу! – простонал он и, громко рыдая, опустился на стул, не пытаясь больше сдерживаться.

      Испуганная малютка соскользнула со своего стула, посмотрела с минуту на отца широко раскрытыми глазами и потом быстро убежала к Абигейл.

      Она, очевидно, и не почувствовала, как близко от нее пролетел ангел смерти. Не далее как минут через пять отец снова мог слышать ее звонкий смех и радостные крики, в которых не было и следа пережитого страха.

      Глава II

      14 июля 1863 года

      Пробило семь часов вечера, на улицах было еще светло, но, несмотря на это, многие дома в Нью-Йорке были заперты будто ночью. Особенно это бросалось в глаза на Эмити-стрит. В той части города, в которой она находится, и главным образом в старых домах между Бродвеем и Шестой авеню, находили себе убежище многие негры, а везде, где были черные слуги, царил тогда страх.

      Только один из этих домов, хотя также наглухо запертый, был ярко освещен, что возбуждало немалое удивление соседей. Незадолго до этого он еще стоял пустым, и никто ничего не знал о его обитателях; видели только, что высокий негр зажигал газ и закрывал ставни. Дом этот был старинным зданием, какие часто встречаются в этом районе. Низкие ступени, ведущие к дверям, были огорожены странной формы чугунными перилами, окна жилых комнат выходили на балкон, и через полукруглое стекло над входной дверью, как бы приглашая прохожего зайти, виднелся свет лампы, горевшей в прихожей.

      Однако всякого рода догадки относительно обитателей стоявшего раньше пустым дома, равно как и многие другие, более важные вещи, были забыты, когда на Эмити-стрит распространилось